Крозье поцокал языком и устыдился своих мыслей аналогичного свойства.
– Так этот Монтегю по-прежнему причиняет вам неприятности? — спросил он.
– Больше, чем когда-либо. Лорд Стенли — эта гадина из гадин — вернул сюда Монтегю, восстановил в прежней должности и прислал дяде Джону письменный выговор столь ужасный, что тетя Джейн в разговоре со мной сравнила его с поркой кнутом.
«Я бы отстрелил мерзавцу Монтегю яйца, а потом отрезал бы яйца лорду Стенли и подал бы их ему на завтрак сваренными в мешочек», — подумал Крозье.
– Это ужасно, — сказал он.
– Но дальше было хуже, — сказала София.
В полумраке Крозье посмотрел, не плачет ли она, но никаких слез не увидел. София не относилась к числу плаксивых женщин.
– Стенли обнародовал свой выговор? — предположил Крозье.
– Этот… гнусный человек… отдал копию официального выговора своему другу Монтегю, прежде чем отослал письмо дяде Джону, а он, подлейший из подлецов, поспешил отправить ее сюда с самым скорым почтовым судном. Копии разошлись по городу, по рукам всех недоброжелателей дяди Джона, за несколько месяцев до того, как дядя Джон получил письмо в официальном порядке. Вся колония хихикала каждый раз, когда дядя Джон или тетя Джейн посещали какой-нибудь концерт или присутствовали в силу необходимости на каких-нибудь официальных мероприятиях. Я извиняюсь за свои выражения, неподобающие леди.
«Я бы скормил лорду Стенли его поганые яйца, запеченные в куче собственного дерьма», — подумал Крозье. Вслух он не сказал ничего, но кивнул, давая понять, что прощает Софии выражения, неподобающие леди.
– И когда дядя Джон и тетя Джейн думали, что хуже уже быть не может, — продолжала София слегка дрожащим голосом (но дрожащим от гнева, не сомневался Крозье, а не от слабости), — Монтегю послал своим здешним друзьям-плантаторам пакет, содержащий триста страниц частных писем, документов из архива губернаторской резиденции и официальных донесений, которые он использовал, чтобы скомпрометировать губернатора в глазах лорда Стенли. Означенный пакет хранится в Центральном банке колонии здесь, в столице, и дядя Джон знает, что две трети местных знатных семейств и крупных предпринимателей совершили паломничество в банк и ознакомились с содержанием бумаг. В них капитан Монтегю называет губернатора «круглым дураком»… и, насколько нам известно, это самое вежливое высказывание из всех, употребленных в этих отвратительных документах.
– Похоже, положение сэра Джона здесь крайне неблагоприятно, — сказал Крозье.
– Иногда я опасаюсь за его рассудок, если не за жизнь, — согласилась София. — Губернатор сэр Джон Франклин человек ранимый.
«Он мухи не обидит», — подумал Крозье.
– Он подаст в отставку?
– Его отзовут в Англию, — сказала София. — Вся колония знает это. Вот почему тетя Джейн находится на грани нервного срыва… я никогда еще не видела ее в таком состоянии. Дядя Джон ожидает официального уведомления о своем отзыве к концу августа, если не раньше.
Крозье вздохнул, выбрасывая вперед трость. Он мечтал о встрече с Софией два года в антарктических льдах, но теперь понимал, что их визит останется незаметным событием на фоне обычных политических дрязг и оскорбительных нападок на губернатора. Он подавил следующий вздох. Ему было сорок девять лет, а он вел себя как дурак.
— Вы не хотели бы прогуляться к Утконосову пруду завтра? — спросила София.
Крозье налил еще виски в стакан. Сверху донесся леденящий душу вопль, но то просто завывал арктический ветер в остатках такелажа. Капитан искренне сочувствовал вахтенным.
Бутылка была почти пустой.
Тогда и там Крозье решил, что они возобновят переправку провианта и снаряжения на Кинг-Уильям этой зимой, несмотря на темноту и снежные бури, несмотря на постоянную угрозу со стороны существа во льдах. У него не оставалось выбора. Если им придется покинуть корабли в ближайшие месяцы — а сдавленный льдами «Эребус» уже обнаруживал признаки неминуемого разрушения, — они не смогут просто стать лагерем здесь, на льду, рядом с местом гибели кораблей. В обычных обстоятельствах такое решение имело бы смысл — далеко не одна злополучная полярная экспедиция в аналогичной ситуации располагалась лагерем на льду и ждала, когда течение Баффинова залива отнесет их на сотни миль к югу, в открытое море, — но этот лед никуда не двигался, а здесь, на замерзшем море, защитить лагерь от чудовищного зверя будет еще труднее, чем на каменистом берегу полуострова или острова в двадцати пяти милях отсюда, в темноте. И он уже схоронил там свыше десяти тонн провианта и снаряжения. Остальное надлежит переправить туда до возвращения солнца.
Крозье отхлебнул немного виски и решил, что сам возглавит следующий санный поход. Горячая пища являлась единственным средством, способным укрепить моральное состояние замерзших людей, лишенных надежды на скорое спасение и дополнительных порций рома, посему в ближайшее время он распорядится снять камбузные печи с вельботов — надежных шлюпок, оснащенных для продолжительного плавания на случай, если настоящие корабли придется бросить в море. Фрейзеровские патентованные плиты, установленные на «Терроре» и «Эребусе», слишком громоздки и неподъемны для транспортировки — и мистер Диггл будет выпекать на своей плите лепешки вплоть до момента, когда Крозье отдаст приказ покинуть корабль, — так что лучше воспользоваться печами с вельботов. Четыре железные печи — тяжеленные, что дьяволовы копыта, — тащить будет трудно, особенно вместе с дополнительным грузом снаряжения, продовольствия и одежды, но на берегу они будут в безопасности и их можно будет быстро растопить в любой момент, хотя сам уголь тоже придется перевезти по искрещенному торосными грядами замерзшему морю, преодолев двадцать пять миль выстуженного ада. На Кинг-Уильяме не росли ни деревья, ни кустарник, как не росли они нигде в пределах многих сотен миль к югу отсюда. Печи отправятся на берег в следующую очередь, решил Крозье, и он отправится с ними. Они поволокут груженые сани в кромешной тьме и лютом холоде — и пусть дьявол заберет отставших.
Следующим апрельским утром 1843 года Крозье и София выехали к Утконосову пруду.
Крозье ожидал, что они поедут в легкой двухместной коляске, на какой выезжали в Хобарт, но София распорядилась оседлать двух лошадей и погрузить на мула корзинку со съестными припасами и различные принадлежности для пикника. Она сидела в седле по-мужски. Предмет одежды, поначалу принятый Крозье за темную «юбку», на деле оказался гаучосами. Белая холщовая блузка, надетая с мешковатыми брюками, казалась одновременно по-женски изящной и по-мужски непритязательной. София была в широкополой шляпе, защищавшей лицо от солнца, и в высоких, до блеска начищенных сапожках из мягкой кожи, стоимость которых, вероятно, равнялась годовому капитанскому жалованью Крозье.
Они двинулись на север от правительственной резиденции и столицы, по узкой дороге, которая пролегала между плантациями, мимо огороженных бараков штрафной колонии, тянулась через участок тропического леса, а затем снова выводила на открытую возвышенную местность.
