Вернулась она неожиданно, где-то через неделю. «Только не думай, что я вернулась, я за вещами пришла», — сказала она и начала распаковывать свой рюкзак. Достала телефонные справочники и кинула их посреди комнаты, достала третий том энциклопедии на букву «г» и спрятала его под подушку, отнесла на кухню вилки и фен, разбросала по постели свою одежду и фотографии, осторожно достала бумажную коробку, вынула оттуда Элвиса и спрятала под кровать. Каганович сразу успокоился — ее шарфики свисали со стульев, как флаги союзников, жизнь была долгой и прекрасной, а главное, что она принесла его зубную щетку. На следующий день он сделал для нее запасные ключи. Это очень просто, — говорил он ей под утро. Становилось холодно, и он накрывал ее тяжелым одеялом, которое она сразу прожгла в нескольких местах. Это все очень просто, это как в истории про Билла и Монику, помнишь ее? Любовники занимались бог знает чем, хотя бога тут лучше не поминать, занимались себе своей любовью, так и не объяснив друг другу самых важных вещей — вещей, которые их объединяли и которые их в конце концов разлучили. А что потом? — говорила она ему сквозь сон. Потом? Потом произошло непостижимое — они разошлись, и вдруг выяснилось, что она сохраняет на своей одежде следы его любви. Понимаешь, просто какие-то апокрифы начались, истории о гонении первых христиан, апостол Билл и святая Моника, сохраняющая платье со следами его любви, словно Туринскую плащаницу. И тут к ней приходят какие-нибудь фарисеи и саддукеи из си эн эн и говорят: мэм, отдайте нам следы его любви, отдайте их нам, мы выиграем этот процесс, и на вас просто посыплется дармовое бабло. И что она? Что она, она согласилась, отдала им плащаницу, сдала апостола Билла и разводит себе сейчас где-нибудь кроликов. Или вышла замуж за арабского студента и открыла ему все радости и прелести западной цивилизации — после апостола Билла она его такому могла научить! Или сбухалась где-нибудь на ранчо — у нее была склонность к полноте, со временем это могло развиться во что угодно, но скорее всего — в алкоголизм, ну, ты понимаешь. А апостол Билл? Апостола Билла канонизировали и изобразили его портрет на пятибаксовой купюре, чтобы потомки, глядя на его резной профиль, помнили, насколько суетны все наши страсти и устремления и к чему приводит неконтролируемая ебля в рабочее время. Идиотская история, — сказала она и заснула. К чему я веду, — вел дальше Каганович, — иногда я думаю, что мы все повторяем ошибки Билла и Моники. Мы оставляем всюду следы нашей любви. Мы развозим ее по плотным гостиничным простыням и серым колючим одеялам, наша одежда и наши тела перемазаны ею, этой нашей любовью, которой оказывается так много, что ее следы обнаруживаются везде, где мы появляемся. По нашим с тобой маршрутам, по адресам и случайным остановкам можно составить большой путеводитель. Уже столько времени мы с тобой боремся сами с собой, мы бьем друг друга острыми предметами и прикладываемся друг к другу свежими ранами, так чтобы кровь наша могла перемешаться и перетечь из артерии в артерию, а когда кровь сворачивается, как уличная торговля вечером, мы вдруг забываем об этом, забываем о своей крови и следах своей любви, и о том, что всему этому можно было бы найти объяснение, но объяснение никому, оказывается, не нужно — ни тебе, ни мне. Поэтому завтра ты снова будешь отбиваться от меня и метать мне в сердце вилки и кухонные ножи, ты будешь убегать отсюда, как будто я тебя держу, а я буду сидеть среди твоих вещей и долго перебирать их, пытаясь найти на каждой из них следы твоей любви.
Я вижу будущее за движением профсоюзов. В идеале профсоюзы должны заменить и церковь, и родину, и систему образования как таковую. Люди все сильнее боятся покидать пределы производственной сферы, охватывающей с каждым разом все бо́льшие участки их жизни. Профсоюзы, как форма коллективной защиты, постепенно выходят за фабричные ворота и становятся первыми моделями будущего общества — общества, построенного на принципах коллективизма и корпоративной ответственности. Такое общество, в отличие ото всех предыдущих известных нам форм общежития, имеет одно неоспоримое преимущество — оно является самодостаточным и не требует внешних коммуникативных проявлений. Оно не требует от тебя открываться каждый день, раздраивать свои защитные люки, подставляться под перекрестные удары, лишать себя возможности отступления. Общество будущего, основанное на принципах внутренней корпоративности, позволяет тебе согласовывать все свои личные интенции с правилами и обычаями твоих ближних, готовых всегда поддержать тебя в твоем одиночестве и твоем отчаянии. Потому что иначе все равно не выходит, и каждая история заканчивается фронтовыми подвигами влюбленных в жизнь главных героев, которые вваливаются в эту жизнь веселой шумной гурьбой и которых выносят поодиночке, оттаскивая за кулисы их еще теплые тела, из которых вылетают счастливые души. Иначе просто не выходит. Никто даже не знал, что они были любовниками. Когда она умерла, ей не было двадцати пяти, не говоря обо всем остальном.
СОРОК ВАГОНОВ УЗБЕКСКИХ НАРКОТИКОВ
«Братья Коэны, Итан и Джоэл, научили меня не бояться крови», — писал мой друг Бондарь. В Харькове пятнадцать лет назад нормально стояли братья Лихуи, Гриша и Савва, — крышевали общежития, так сказать, с молчаливого согласия администрации. Хотя попробовала бы администрация что-нибудь сказать Савве или, тем более, Грише — братья б ее всю съели. Братьями Лихуи были не родными, но кровь в них текла общая, я в этом не сомневался. Стояли они правда нормально, враги их уважали — они могли выйти вдвоем на стенку, их ломали и смешивали с черной харьковской почвой, пораженные их мужеством и ебанатством враги относили их на плечах домой и вызывали «скорую». Братья отлеживались, заливали раны спиртом (я сейчас говорю о душевных ранах) и снова шли в бой. Это вызывало если не уважение, то, по крайней мере, опаску: попадешь под такого, как под экскаватор, — лечись потом, если сможешь. Ко мне братья относились с интересом; еще во время первого, назовем его так, знакомства, когда нас, салаг, выгнали в два часа ночи для ознакомления с командным составом, братья увидели меня и — а что у тебя с волосами? — спросили, — ты что, панк? Потом мы с ними часто говорили о национальном возрождении и спасении души. Тогда, в свои семнадцать, я убеждал их, что эти понятия тождественны. Они, кажется, верили мне — вспомнить стыдно. В конце девяностых, получив свою критическую массу шрамов и черепно-мозговых травм, братья решили, что хватит им пиздиться с неграми на футбольной площадке, тем более что вон их сколько, негров, — целый континент, а их, братьев Лихуев, всего двое, да и то не родные. Так что решили они выйти из криминальной тени и как-то легализоваться, насколько это возможно в условиях нашей поднебесной республики. Сначала в одном из общежитий они открыли кафе-гриль. Это мало что изменило в их личной и общественной жизни. Защищая сомнительную честь двух несчастных сотрудниц кафе-гриль, Гриша и Савва и дальше вынуждены были через вечер выходить вдвоем на стенку, бабла это особо не давало, удовольствие тут не считается, все-таки речь идет о бизнесе, поэтому кафе братья прикрыли и взяли вскладчину автостоянку. С автостоянкой у них не сложилось сугубо случайно: по врожденному славянскому легкомыслию и таким же врожденным криминальным наклонностям братья на своей стоянке разрешали друзьям ставить краденные в России машины, которые потом распиливались на запчасти и продавались в сети фирменных магазинов бээмвэ. Поскольку салонов было мало, а машин из России пригоняли много, иногда краденая техника стояла под открытым небом долгие недели. И когда однажды конкуренты сдали салоны бээмвэ органам, те (имеются в виду органы) быстро вышли на владельцев автостоянки, где под трепетным весенним снегом ржавели лучшие образцы немецкой автомобильной промышленности. Братьям удалось откупиться — они выкатили со стоянки вишневого цвета бээмвэ без двигателя и покатили его прямо на штраф-площадку райотдела милиции. Конфликт был улажен, салоны, кстати, тоже отмазались, но краденую технику девать было некуда, поэтому братья продали автостоянку строительной компании под застройку. Против застройки выступили жители района, но братья Лихуи к этому отношения уже не имели и взирали на конфликт со стороны с интересом и отрешенностью. Однажды они даже вышли на митинг протеста вместе с жителями района, встали в первых рядах и смотрели на раскопанную под фундамент бывшую автостоянку, возле которой бегал прораб и отгонял жителей района. Савва стоял с флагом коммунистической партии, Гриша стоял с транспарантом, на котором было написано: «НАТО — руки прочь от украинской земли». Савва смеялся над братом, что это у тебя за мудацкий транспарант? — говорил. Гриша обижался и отвечал, что ничего не мудацкий, правильный транспарант, все верно, — говорил, — это только дебилам непонятно. Тогда обижался Савва и громко кричал протестные лозунги. Сдав флаг и транспарант организаторам митинга, братья пошли домой, думая о переменчивости судьбы и нестабильности экономической ситуации в стране. На память об автостоянке у них остался тяжелый моток колючей проволоки — метров сто пятьдесят, если не больше, который братья решили строителям не продавать, скрутив его и принеся домой. Колючая проволока лежала посреди комнаты, как тревожное эхо войны, в которой их отцы участия, впрочем, не принимали, поскольку отец Гриши в то время сидел за убийство инкассатора, а у Саввы отца вообще не было, и по чьей линии он был Лихуем, никто точно не знал, хотя родные любили его больше, чем Гришу.
