– Проходи в зал, будем обедать, – услышал он голос Веры.
Он прошёл в зал, как она сказала. Он помнил этот зал. Как и у Веры, в его доме тоже было три комнаты, только если у него был брат, и все три комнаты семья делила между собой, то у Веры одна комната была родительская, другая – её собственная, а в третьей никто не жил, потому она и называлась залом. Фёдор помнил трельяж, который всегда стоял в том зале. Трельяж – это тройное зеркало: одно посередине, а два других поменьше висят на петлях и, подобно створкам, могли открываться и закрываться. Эти три зеркала крепились на тумбочке, на которой лежали разные женские принадлежности: пудра, духи. Верка любила в детстве крутиться вокруг этого зеркала. Оно и сейчас стояло на том же месте. Как и стол, который Фёдор помнил с детства. Фёдор глядел на все эти милые сердцу вещи, и ему одновременно было приятно вновь их увидеть, но и что-то ещё в нём происходило. Какой-то ком к горлу подступал…
Зашла Вера, неся что-то в руках.
– Чего стоишь, садись.
– Это тебе, – сказал Фёдор, и Вера увидела в его руках букет белых роз.
Фёдор присел – стул приветливо скрипнул, и Фёдор узнал стул, на котором он когда-то сидел…
Вера была в домашнем платье. Она практически не изменилась с тех пор, разве что голубизна глаз стала не такой яркой, да в волосах появилась седина…
Вера улыбнулась – и Фёдор увидел ямочки. Те же ямочки, что и много лет назад. Фёдор поднялся, подошёл к Вере, взял её за плечи. Она обняла его своими руками, прижалась к нему…
– Федька, Федька, какой же ты дурак, какой же ты дурак…
Он взял её голову двумя руками. Посмотрел, а из-под её ресниц начали капать слёзы.
– Федька, Федька, как же я ждала тебя. Как я ждала тебя! – сказала она и прижалась к его груди.
Он прижал её к себе, ему не хотелось её отпускать, но Вера тихо предложила ему:
– Феденька, обед остывает.
Она взяла салфеточку, подошла к трельяжу и стала вытирать глаза. Фёдор отвернулся, чтобы не смущать Веру. Он думал о том, что он дома – он, наконец, дома!
– Федя, ты чай будешь или кофе? – предложила Вера после обеда.
– Давай чай, – ответил Фёдор.
Вера поставила чашки, достала сахарницу. Фёдор посмотрел на сахарницу и вспомнил, что когда-то в ней лежали целые куски сахара, и отец Веры, любитель чая, бывало, заваривал чай, наливал себе в чашку и небольшими щипчиками откалывал кусочек сахара, клал его в рот и пил чай, перелив его в блюдце…
Вера разлила чай из заварного чайника.
– Тебе разбавить? – спросила она.
– Нет, спасибо.
Он взял чашку двумя руками, Вера села рядом. Она внимательно на него посмотрела, а потом попросила:
– Федя, расскажи, как ты жил всё это время?
– Как жил… – задумался Фёдор. – Понимаешь, как… Я уехал в Ленинград поступать в институт…
…В какой поступать – я не знал, а потому пошёл по всем, где абитуриентам предоставляли общежитие. Я приехал в Ленинград как раз в разгар белых ночей. И с тех пор я очень полюбил этот город. Он меня тогда поразил! Поразил своей красотой и величием. Ты не представляешь, каково это – увидеть развод мостов своими глазами в первый раз! Только что по мосту ходили трамваи, ездили машины, троллейбусы, как вдруг никого не стало, и эта громадная конструкция начала подниматься. И всё это во время заката. Не успеет погаснуть вечерняя заря, как разгорается утренняя… Никогда не забуду этих своих впечатлений, Вера…
Я решил поступать в Академию художеств на архитектурный факультет. Иногородних поступало тогда мало, в основном, местные. С гонором были, конечно, ребята. К тому же, много было сынков и дочек тех людей, которые там преподавали, которые каким-либо образом были связано с этим учебным заведением. И недаром – знали они, конечно, больше, чем мы. Хотя на втором курсе всё несколько изменилось. Я бы не сказал, что мы уже были отстающими. Пожалуй, даже наоборот. Многие проявили большой талант, и иногородние ребята мало стали отличаться от коренных…
Сколько я путешествовал по городу! Дни и ночи после занятий я проводил, гуляя по Петербургу. Однажды пристал к одной группе. Человек восемь всего их было. Экскурсовод был очень интересный. Несмотря на то что глядя на него можно было заключить, что выпить он любит, нигде я больше не смог найти тех сведений, которые он тогда рассказывал своей группе. Взять, например, памятник Пушкину на площади Искусств. Правую руку поэт держит так, словно вдохновенно читает что-то из своей лирики. Экскурсовод поставил свою группу так, что рука Пушкина была направлена на гостиницу. «В том здании, где сейчас находится гостиница, когда-то было шведское посольство…» – только и сказал этот мужчина. Но как сильно это меняет восприятие этого памятника! Или памятник Екатерине, что на Невском проспекте, где кроме самой Екатерины скульптор изобразил всех её фаворитов. Тот экскурсовод рассказал нам, что, оказывается, каждый из этих фаворитов неслучайно сидит именно на том месте, куда посадил его скульптор. Даже поза имеет значение! Всё имеет значение, хотя знают об этом лишь единицы. Ты знаешь, Вера, как ставили на Дворцовой площади Александрийский столп? Ведь этот столп из одного цельного куска гранита сделан. Специальные леса соорудили тогда, натянули канаты, но вот беда – длину не рассчитали. Когда колонна была почти установлена, не хватило длины канатов. И поставить не было возможности, и опускать нельзя было, ведь столп мог рухнуть и разбиться. И вот она, русская смекалка: по легенде один крестьянский мужичок предложил намочить пеньковые канаты. При попадании влаги пенька, оказывается, увеличивается в длину. В самом деле – длины, которая образовалась после попадания в пеньку влаги, хватило для того, чтобы установить колонну на площади.
Никогда не забуду, когда нас впервые послали убирать картошку. Тогда у меня и возник первый конфликт с городским сыночком… На второй день сбора я увидел такую картину: идёт какой-то парень, и вместо того, чтобы картошку поднимать, он её ногами обратно затаптывает в землю. Я сразу узнал его – сын профессора с кафедры. Но я не мог на это спокойно смотреть, подошёл и сказал, чтобы перестал. «А не пойти ли тебе вон отсюда», – ответил он мне тогда и добавил, что убирать будут те, кому положено. Он, видите ли, архитектор. Не ему в грязи копаться, а другим. За ужином я, как староста группы, подошёл к поварам, указал на этого парня и сказал, чтобы ужин ему не выдавали.
– Как это так? С чего это?! – возмутился он.
– Сегодня ты свой ужин не заработал. Да ещё и природе навредил, а заодно и колхозу. Ты знать не знаешь об усилиях, которые люди вложили, чтобы вырастить этот картофель. Его оставалось только собрать, а ты его испортил. Я уже молчу о том, что за этот картофель колхоз получил бы деньги и оплатил бы наш труд…
– Ну и катись ты со своим картофелем!
Он нажаловался на меня куратору, сказал, что я его ужина лишил просто так. Но куратор, видимо, сам понимал, как тяжело вырастить продукт, а потому он меня поддержал, и юноша этот и на следующий день остался голодным. Но извиняться не стал. Потом это всё осталось в прошлом. С группой мы сдружились, на третьем и четвёртом курсе вместе в походы ходили.
