На разгрузке полсотни суетились, да еще полсотни в охране пристани. У хана с собой двести. Хороший расклад – один к двум. Не самый лучший, но тоже годился, если бы не…
Первым «не» была река. Она, конечно, не больно-то широка, но пока ее переплывешь, русичи так из луков проредят, что хорошо, если из двух сотен половина останется. Ну, пускай он в обход людишек пошлет, с той стороны, где русских, воинов нет. Тогда все равно второе «не» останется – город. Неужто там больше никого нет и все здесь собрались? Так лишь глупец размышлять может, а он, Юрий Кончакович, дураком не был.
Ну, точно! Бежит еще одна сотня из ворот прямиком к пристани. Это уже расклад один к одному, то есть совсем плохой. При таком раскладе можно нападать лишь в случае, когда надо жизнь свою спасти. Да ночью кидаться, чтоб неожиданно ударить. Только тогда и есть в этом смысл. К тому же и прибежавшая сотня у русичей явно не последняя. Не меньше двух, а то и трех еще в городе остались.
Словом, безнадежное это дело – из-за одного ящика с золотом и серебром людей своих безрассудно класть. В результате только потеряешь их и ящик не заберешь.
К тому же его всего лишь в город унесут, стало быть, не потерян он и не утрачен бесследно. Надо лишь все обдумать как следует и этот Ряжск взять на копье, то есть и договор с князем Ярославом не нарушить, и добычу захватить неплохую. А уж потом далее идти, на селища богатые да на Рязань неприкрытую.
Спустя три дня хан уже стал колебаться. Есть ли смысл дальше штурмовать городские стены или все-таки плюнуть на неприступный град, оставив под ним пару тысяч, и идти вперед? Уж очень стойко держались осажденные.
Не меньше полутысячи их на стенах стояло. Причем выносливыми они оказались сверх меры. Пробовал Юрий Кончакович измором их взять, днем и ночью город штурмовал – половина половцев отдыхает, половина на стены пытается влезть. Но те бьются так же, как и в первый день.
Не слабеют они силой, крепок в руках меч, остер глаз, ядовиты их подлые стрелы. Зачастую одной царапины хватало, вечером полученной, чтоб к утру несчастный степняк уже в бреду лежал, никого не узнавая, а к следующему вечеру совсем затихал. Если ранку прижечь сразу, то тут, конечно, ничего не приключится, но кто ж в горячке боя, в запале сражения о том думает.
Да и потом, особенно в первые два дня, уже у костра сидючи, глянет воин на царапину кровоточащую да и махнет на нее рукой небрежно. Негоже о таких пустяках заботиться, не к лицу оно удальцу степному, а то товарищи, сидящие рядом, начнут усмехаться втихомолку и, чего доброго, за труса посчитают.
Только на четвертый день очухались, когда из-за этих царапин больше полутысячи воинов к высокому небу ушли. Не в бою погибли – то почетно было бы, а будто баба какая, от болезни померли.
И уж совсем Юрий Кончакович решил было уйти, даже половину шатров к вечеру повелел снять, чтоб наутро возиться поменьше. Но тут ночью половецкие дозоры русского воина повязали. Пытался тот пробраться из осажденного города, да не вышло – углядели ночные караульные во тьме серое пятно, что ползет тихонько, за деревьями укрываясь. Дрался русич отчаянно, но сила силу ломит.
Хорошо, что умны дозорные оказались, не озверели, своих теряя, не убили на месте, живым схватили. Обыскав же, грамотку у него нашли, в холщовые порты зашитую, а в той грамотке слово ихнего воеводы, что всей обороной города командовал, по имени Юрко, а прозвищем Золото.
Писал он в этом письмеце слезно своему князю Константину, что нет у него мочи терпеть, потому как одолевают басурманы поганые, и ежели ден через пять, самое большее через шесть, подмога не придет, то город падет. Но самое главное в конце было сказано.
Предупреждал Юрко, что вместе с Ряжском и вся казна, кою князь из Рязани вывезти повелел, тоже нехристям достанется. Он, Золото, ее, конечно, запрячет, в землю укрыв, что уже сейчас делает, но ненадежно все это будет. Стоит одному только из тех, кто ямы копали и добро укрывали, в плен к степнякам попасть, как пиши пропало. Прижгут ему руки-ноги злодеи-половцы, и выложит тот всю правду – где и чего зарыто.
Убить же всех тех, кто ныне землю роет, он никак не может – и без того воев мало, да и те не двужильные, чтоб днем и ночью приступы отбивать, а степняки, как на грех, даже на малый час глаз сомкнуть не дают.
А еще воевода сообщал, что ежели не успеет князь вовремя, то он ему место сообщает, где и что он зарыл, дабы ничего не пропало. Дальше же перечень шел, и каждое слово в нем – услада для слуха ханского.
– А ну-ка, зачти еще раз про то самое, – буркнул он, с трудом пряча довольную улыбку.
Грамотный толмач из пленных русичей, с ненавистью покосившись на Юрия Кончаковича, снова начал послушно читать по складам:
– «А все гривны, числом двенадцать тыщ, кои в двух дюжинах сундуков, мы сразу под крыльцом твоего терема зарыли на сажень глубиной. И когда тамо копнуть повелишь, то все серебро в полтораста пудов отыщешь. Злато же в ином месте захоронили, от зерна одну скотницу освободиша, и поклали туда все шесть ящиков на три дюжины пудов без малого. Опосля того сызнова все пшеничкой присыпали, дабы басурманин не догадался. Ларцы же с каменьями дорогими я один захоронил и место то приметное…»
– Хватит, – оборвал нетерпеливо хан, махнув небрежно рукой. – Ступай отсель.
Низко склонившись, толмач вышел. Тут же, сразу на выходе, проворные степняки ему снова колодки на ноги набили, а в руки кость конскую сунули милостиво – на, мол, погрызи, на ней мясо еще осталось.
Мясо голимое без хлеба такой сытости не дает, опять-таки конину с говядиной или со свининой не сравнить, но и на том спасибо. Ныне не до выбора Пятаку. Тем более не первый год он уже в плену – третий, так что привык. Взяли его еще под градом Корсунем, близ реки Рось. Первая сторожа киевская, что в одном дне верхового пути подальше в степи стояла, оплошала малость, зазевалась, не зажгла костер тревожный. За грех свой они в ту же ночь сполна рассчитались – все под половецкими саблями полегли, но тем, что в плен попали, от того легче не стало.
Помимо ратников, числом с пяток, половцы изрядно живого товара нахватали. С сотню, не меньше, в степь увели. Потом, известное дело, на продажу в Судак
[101]
погнали. Его самого от рабства случай спас, точнее, зубы ханские.
Разболелись они у Юрия Кончаковича не на шутку. Шаман целый день с бубном вокруг костра прыгал, потом обливаясь, – не помогло. Что делать? И тут хану про книжицу в темно-коричневом переплете вспомнилось. Ветхая она была, да и читать опять же некому. Но помнил он, что когда их вместе с отцом, славным Кончаком, русский поп крестил, то все время из нее какие-то заклинания читал.
Книжицу эту священник потом вместе с крестами им подарил на прощанье и сказывал, что жил давным-давно человек Кристос, который могучую силу имел. Мог даже мертвых из могил поднимать – вот как велика сила его была. Потом сам себя тоже из мертвых поднял, походил еще малость по земле и затем живой на небо ушел.
