После чего мне очень внятно и культурно объясняют, что «Скорая», мол, никакой медпомощи не оказывает, а занимается только «транспортировкой».
Притом, что вечер, и Москва стоит в пробках, и на соседнюю улицу «транспортировать» можно сколько угодно долго.
Дальше: вашему ребенку мы, мол, можем вколоть только обезболивающее. Это грудничку — обезболивающее, которое непонятно как на него повлияет, да и сами уважаемые товарищи из «Скорой» категорически отказываются фиксировать, окажет это какое-нибудь влияние на младенца или не окажет — типа, нам это неважно, хотите — сделаем, напишете отказ от претензий — не сделаем.
А дальше наступает феерическая ситуация: есть хорошее лекарство от ожогов — пантенол. Лучше только стрептолавен, но пантенол есть в каждой аптеке, это действительно универсальная и массовая вещь. То, что у них в центре Москвы не было с собой пантенола, меня не удивило, однако у них вообще с собой никаких лекарств не было, кроме обезболивающего, это правда, я к ним в чемоданчик заглядывал и в нем руками по закоулкам лазил, искал: может, хоть что-то там завалялось.
Может быть, они тоже так экономили — не знаю. Но фантастика была в том, что — я уверен по их реакции — эти немолодые уже люди увидели пантенол в моей домашней аптечке и услышали о нем первый раз в жизни. Они вообще не знали, что это такое — в Москве! В XXI веке.
Ну, слава богу, тогда обошлось — ребенка залили толстым слоем пантенола, который у меня есть, и он перестал плакать. Но после этого я свое отношение к «Скорой помощи» изменил в корне.
Да, до реформы они спасали жизнь.
А теперь все зависит от экипажа, ибо формально, насколько можно понять, им дано право заниматься только «транспортировкой». И им действительно может быть безразлично, что транспортировать: живого человека, тело или не очень живого человека, — им важно лишь вколоть обезболивающее, чтобы человек не мешал им своим криком.
Да, есть святые. Есть те, кто честно выполняет свой долг — это уже очень много по нашим временам. И я, и мои близкие сталкивались с ними значительно чаще.
Но именно тот экипаж, о котором я рассказываю, который на ожог грудничка приехал мгновенно, но без лекарств, и больше всего заботился об отказе от претензий (который я, находясь в шоке, к глубокому своему сожалению, подписал), произвел шоковое впечатление и стал для меня символом либеральной реформы здравоохранения. Реформы в российском смысле этого слова — в смысле уничтожения здравоохранения.
Я верю, что даже в том же парке скорой помощи, наверное, есть другие бригады, которые к делу относятся по-другому. Потому что я не поленился, я посмотрел по инструкциям, что «Скорая» обязана оказывать медпомощь и обязана быть действительно помощью, а не перевозкой.
Но, когда вы находитесь в шоковом состоянии от того, что с вашими близкими что-то случилось, вам не до того, чтобы «качать права», и не до того, чтобы их даже вспоминать. Вы привыкли воспринимать человека, который к вам входит в синем, зеленом или в белом халате, как человека, который вас пришел спасать. Вы не готовы воспринимать его как своего врага. А теперь придется учиться делать это. Я знаю теперь, что при вызове «Скорой» должен быть готов ко всему, и ни при каких обстоятельствах не подписывать отказ от претензий.
Е. ЧЕРНЫХ: — А ведь, по-моему, по инструкциям к детям такого нежного возраста должны специальные скорые приезжать, реанимация новорожденных или как это называется?
М. ДЕЛЯГИН: — Теоретически — да, должна. Может быть, приехала именно эта, специальная. Но они четко знали, что их задача — везти в травмпункт, и лишь потому, что тот уже закрывается, можно везти в больницу. Думаю, вы понимаете, что такое травмпункт… А оказывать медпомощь — это было вне их понимания. Для меня это был настоящий шок, меня до сих пор трясет, когда я этих глубоко уважающих себя эскулапов вспоминаю.
Но платная медицина не лучше. Деньги — не спасение от равнодушия и безграмотности. Подхватил я как-то в бассейне грибок на ноготь, извините за подробность. Какое-то время занимался самолечением, потом понял, что без толку, и решил найти хорошую платную клинику, чтобы они мне прописали, что и как делать. Пить антибиотики ударной дозой был не готов, потому что это удар молотком по печени и по всем другим органам, которые у современного горожанина и так не ахти. Иду в очень хорошую, очень известную в Москве платную клинику, попадаю к кандидату медицинских наук, врачу какой-то там высокой квалификации. Не старик и не мальчик, средних лет мужик с очень такими умными и понимающими глазами. Грибок, говорит? Ну так помажьте фурацилинчиком. С Вас столько-то.
Фурацилин, кто не знает, — это аналог йода или зеленки, только малинового цвета. Я подумал: может, я что-то напутал. Пришел домой, читаю энциклопедию, — нет, это не я дурак, с медицинской точки зрения. А вот, с житейской точки зрения, дурак — именно я, потому что этому шарлатану заплатил деньги.
Вот вам платная медицина, которая не имеет никакого контроля качества. И что с вами будет после попадания в теплые руки столь высоких профессионалов, бог весть.
Ведь медицина, здравоохранение — это, по сути своей, не бизнес. Это, выражаясь совковым языком, «создание производительных сил», потому что иметь здоровую рабочую силу и даже здоровых пенсионеров намного выгоднее, чем больных. Пенсионеры, в конце концов, с внуками посидят, еще какие-то проблемы снимут с работающих детей, да и просто здоровую атмосферу в семье создадут, потому что когда старый человек относительно хорошо себя чувствует, то от этого всем тепло и приятно.
А когда медицина становится просто бизнесом, неотличимым от продажи пирожков, «которые сегодня утром еще мяукали», то сразу же после этого выясняется, что это такая же специфическая естественная монополия, как, например, образование. Да, конечно, есть конкуренция, есть много разных клиник, но вы как нормальный человек не в состоянии заранее оценить качество услуг, которые вам оказывают. Вы можете оценить это качество лишь задним числом, когда иногда бывает уже поздно что-либо исправлять.
Это означает, что человек абсолютно беззащитен перед медициной.
Если вы купили бракованную водку и выжили, то вы эту водку больше не купите, — и так осуществляется «естественный отбор» среди производителей. Среди врачей этот «естественный отбор», на который уповают реформаторы, пойдет с таким опозданием, что и врач некомпетентный себя будет прекрасно чувствовать, и пациенты вымрут, и никто на это отреагировать не успеет.
Поэтому в медицине, как в образовании, должен быть контроль качества со стороны государства — больше ему неоткуда взяться. У нас только-только в официальных документах появились упоминания о контроле качества, но как именно его контролировать, непонятно. Работоспособных механизмов нет — потому что, действительно, контролировать качество со стороны очень тяжело.
Простой пример: УЗИ. Это искусство, как геофизика: чуть-чуть в сторону прибор повернул, и картина будет совершенно другая. Если вы не добросовестно, а формально относитесь к своим обязанностям, то вы легко можете ничего не увидеть. И, если вы и не хотите ничего видеть, потому что хотите пропустить через себя максимум пациентов, чтобы получить за них деньги, — вы ничего и не увидите. И снимки, которые будут подшиты к делу, покажут, что все в порядке: вы всего лишь, не стараясь, следовали инструкции, и Вас не за что наказывать, потому что врач имеет безусловное право на такую «добросовестную ошибку».
