Опять же родство душ. Глупо, конечно, не только говорить, но даже и думать об этом.
«Какое может быть родство у тебя, истинного правоверного, с глупым христианином, поклоняющимся безумному лжепророку Иешуа бен Пандире?!» – возмущенно спросил бы его отец Иосиф бен Шлёма, да будет благословенно имя его, если бы мог услышать своего неразумного сына, но он не мог, ибо семь лет тому назад покинул этот негостеприимный мир, и горьким было это расставание. Очень горьким.
– Коль опаску имеешь,- заметил Митрошка, неверно истолковав молчание купца,- так я тебе слово даю и на икону побожусь,- Подьячий встал и истово перекрестился.- Казнить тебя за оное я не мыслю и даже выгоду сулю. Ты ж мне сам сказывал, что в нем,- кивнул он на кругляшок,- ефимок с лихвой. Так вот я тебе за каждый по ефимку отвалю и еще один сверху накину. Ей-ей, не лгу,- И он вновь перекрестился.
Купец чуть не улыбнулся, но вовремя сдержал презрительную усмешку. Глуп все-таки этот подьячий. Вэй, как глуп. Он думает, что у евреев все продается, все покупается, а за душой ничего святого. Не иначе как судит по себе. Во всяком случае, сам Ицхак нисколько бы не удивился, если бы этот подьячий его надул – гнилое нутро у человека. Вот уж у кого и впрямь ничего святого. Да и ни при чем тут талеры. Дело-то не в них – в памяти…
Хоть и не был Ицхак семь лет назад в Полоцке, но чрез сей город проплывал и видел мутную Полоту, которая, по повелению русского царя, приняла в свой открытый зев-полынью сотни еврейских семей. Приняла она в то зимнее утро и его отца – Иосифа бен Шлёму, благословенно будь его имя.
Однако не зря тот денно и нощно наставлял своего первенца Ицхака, чтобы тот все время считал. Суров бог его народа, хоть и избрал евреев, и нельзя ждать, чтобы он улыбнулся или помог – надо всегда и везде крутиться в жизни самому. Крутиться и… выкручиваться, а для того надлежит все просчитывать загодя.
Ицхак считал хорошо. Просчитывал тоже неплохо. Прибыв в Магдебург из Неаполя, он с ходу вгрызся в дело отца, спасая то, что еще можно было спасти. Плохо, что не было опыта, но если компенсировать его отсутствие упорством и трудолюбием, да присовокупить к этому новые свежие мысли, то…
К тому же он был не одинок – на помощь пришли друзья отца, которые, особенно на первых порах, поддержали и деньгами, предоставив необходимые ссуды, и советами, порекомендовав самые выгодные операции. К сожалению, все они были связаны с Русью, но Ицхаку выбирать не приходилось. Взамен же они попросили у благонравного и праведного юноши, который в душе был далеко не благонравен и не праведен – сказывалась учеба в университете знойной Италии,- самую малость. Им необходимо было получить назад книги, оставшиеся после отца.
Начинающий купец не возражал, но отдавать их не спешил, предпочтя вначале прочесть самолично. Он и раньше, еще подростком, пытался предпринять такую попытку, благо что о тайнике, где они хранятся, знал. Однако отец уличил его и сурово наказал мальчика, а напоследок пояснил, что это учение дозволено лишь тем из евреев, кто уже женат, имеет детей и пребывает в возрасте старше сорока лет. Кроме того, каббала 1 настолько опасна для рассудка изучающего ее и настолько велик риск неправильного понимания отдельных положений, что постигать учение самому нельзя – только под руководством опытного наставника.
Но теперь отца в живых не было, и никто не мог запретить Ицхаку их читать. Правда, понял он не так уж много – сказался жесткий лимит во времени. Книги-то все равно надлежало отдать компаньонам отца, а кроме того, изложенное в них не сулило ни власти, ни прибыли, ни удачи в торговых сделках. Голый практицизм возобладал, и начинающий купец с легкой душой вернул их, но не все, оставив «Сеферисцира» и «Зогар», да еще один небольшой свиток, где говорилось о легендарном перстне царя Соломона.
С двумя первыми он решил разобраться попозже и уж ни в коем случае не дожидаясь своего сорокалетия, а свиток… В нем-то как раз имелось все – и тайна, и магия, и исполнение любых желаний. Там же автор сухим, деловитым тоном с обилием всевозможных подробностей излагал, как привести перстень к послушанию своему новому владельцу, как заставить творить нужные хозяину чудеса и прочее. А его описание Ицхак и вовсе выучил наизусть.
Сказка? Выдумка из далеких времен? Как бы не так! Окольными путями молодой купец выяснил, что к полусказочному повествованию всерьез относятся весьма уважаемые люди, например, те же отцовские компаньоны. Получалось, что… Впрочем, какое это имело значение, если не хватало мелкого пустячка – самого перстня.
Нет, прагматичная натура новоявленного купца и тут взяла верх – он не забросил все дела в угоду поискам легендарного сокровища, предпочитая иметь синицу в руках, а желательно – две-три, нежели, задрав голову, с тоской смотреть на небо в надежде даже не поймать, а хотя бы просто увидеть таинственного журавлика.
Потому его младшие сестры Лея и Рахиль не знали ни в чем отказа и считались выгодными невестами, а брат Шлёма, названный так в честь деда, учился в Неаполитанском университете и уже одолел семь свободных искусств 1 , получив за тривиум степень бакалавра, а затем за квадривиум – магистра. Сейчас умница Шлёма вовсю осваивал медицину, которую так и не успел осилить сам Ицхак.
За семь лет купец заматерел, ни на минуту не забывая считать и подсчитывать, а мечта найти перстень изрядно поблекла, хотя и не исчезла полностью. Придавленная ворохом повседневных забот, она продолжала потихоньку тлеть – недаром молодой еврей слыл завсегдатаем ювелирных лавок Любека, Магдебурга и других городов, через которые чаще всего пролегали его маршруты. Торговцы драгоценностями хорошо знали о пристрастиях Ицхака к старинным украшениям, особенно к золотым перстням с рубинами. Дабы ювелиры и впредь оставляли их для выгодного покупателя, Ицхак иной раз кое-что покупал, хотя отлично знал – не он. Впрочем, купец и тут никогда не жертвовал выгодой в угоду давнему увлечению – он и здесь все тщательно просчитывал и купленное всегда перепродавал за более высокую цену в другом городе.
Временами Ицхак, хотя с каждым годом все реже и реже, с грустью вспоминал Неаполь, университет, жаркие философские споры, в которых он частенько принимал участие. Вспоминал и удивлялся – не получая от них ни малейшей выгоды, он и сейчас с огромным удовольствием был бы не прочь подискутировать, вот только не с кем. Если с иноверцами, то имелся риск нарваться на крупные неприятности, а среди соплеменников тоже ни в коем разе нельзя выказывать ни малейших сомнений чуть ли не во всех вопросах, иначе могут заподозрить нестойкость в вере, а это сулит убытки в торговых делах.
По той же причине – выгода! – он не чурался благотворительности, давно просчитав, как выгодно не просто слыть среди единоверцев истинно праведным, но и человеком, претворяющим свою веру в добрые, богоугодные дела. Это сулило хорошие кредиты, скидки в ценах и так далее. На деле же Ицхак давно уверился в том, что Яхве помогает лишь тем, кто упорно помогает сам себе, и не факт, что всегда – достаточно вспомнить отца, а потому на высшие силы лучше не полагаться вовсе. Вместо этого гораздо проще опереться на почти магическую власть серебра и золота.
