Удержать таких можно лишь пока стоит нерушимая, как речная плотина, стена строя. Если она даст малюсенькую слабину – пиши пропало. Неукротимый напор воды, прорвавшись в одном месте, живо снесет всю плотину. Это вопрос времени, и только.
Они – мощь каждого тумена. Они – последние, потому что кешиктены в бой вообще не вступают, не считая тех случаев, когда хану-чингизиду угрожает опасность. А вот на опасность, угрожающую войску, турхаудам и кебтеулам наплевать – не их дело. Было когда-то ихнее, но уже закончилось.
Теперь это работа кандидатов в кешиктены, которых даже называют похоже – турхах-кешиктены. Вот они – идут ровной рысью на строй урусов, не переводя коней в быстрый галоп и держась плотно, стремя в стремя, потому что не понаслышке знают, что такое строй.
Прочие монголы боязливо шарахнулись в стороны, уступая дорогу, иначе – сметут, затопчут без малейшего сожаления. И этот момент сполна использовали русские арбалетчики. Как это ни парадоксально звучит, но на сей раз ровный строй монголов, для выдерживания которого необходимо соблюдать мерную неторопливую поступь коней, оказался их недостатком.
Арбалетчики сумели сделать даже на два залпа больше, причем вовремя сообразивший воевода Пе-лей вместе с сыновьями Афоньки-лучника – Владимиром и Вячеславом – отдали распоряжение бить только по коням.
Миньке время тоже позволило не только шарахнуть из того десятка пушек, стволы которых и так смотрели в сторону их фланга, но и перенацелил еще один десяток орудий, в результате чего второй – усиленный – залп настиг монгольских воинов всего в ста метрах от русского строя, ощетинившегося копьями.
Тяжеловооруженные воины непривычны к большим потерям до подхода к вражескому войску. Щит у них крепок, доспехи прочны, даже конь защищен. Разумеется, кто-то все равно погибает. Но обычные потери составляют одного, двух, трех, пускай десяток из тысячи. Два-три десятка – совсем много. Че-тыре-пять – чересчур. А когда жертв гораздо больше? Когда не получается идти стремя в стремя, потому что то и дело возникают дыры, заполнить которые уже не выходит?
Они не отступили – честь степного воина не позволила это сделать. В те времена, когда впереди для воина маячило лишь два пути, из которых один вел к потере жизни, а другой – к потере чести, настоящий воин даже не колебался, потому что выбор перед ним не стоял – только честь.
Эти были именно из таких – из настоящих, отборных. Выше их лишь кешиктены, да и то лишь по своему статусу. Честь же одинакова для всех. И они дошли.
Правда, это была уже не та мощь, а удар не столь неотразим, хотя все равно тяжел и грузен. Прорыва не получилось, но пехотный строй все равно дрогнул и стал подаваться назад.
Нет, русичи не отступали. У них была своя честь, тем более что они знали – на кону стоит не только их жизнь, но и жизнь всей Руси. Быть ей или не быть прежней – цветущей и великой, оставаться свободной или надевать ярмо рабства, ходить с высоко поднятой головой или с низко согнутой спиной. Они тоже не имели выбора и не помышляли об отходе. Просто теперь ратники не успевали заполнять дыры в стремительно редеющем строю так, чтобы удержать его на одном месте.
– Пошли, – облегченно выдохнул Бату.
– Пошли, – эхом откликнулся Субудай, остро пожалевший, что тогда, на Красных холмах, у него не имелось ни одной такой тысячи.
– Пошли, – прикусил губу Константин и повторил, но уже как приказ: – Пошли!
Он до последнего надеялся на то, что две тысячи резервной конницы не придется посылать во встречный бой, да еще такой, из которого маловато шансов вернуться обратно. Если они вообще имелись, потому что эти конные сотни, выдернутые из каждого пешего полка, все равно не дотягивали по своему мастерству до дружинников. Строй – одно, но с конем надо срастись с детства, как степняки. Поэтому Константин заранее представлял себе, во что обойдется этот лихой наскок.
Так и получилось. Удар в бок монгольским всадникам был отчаянным, но не очень умелым. Правда, цели своей он все равно достиг, оказавшись той последней соломинкой, уравновесившей незримые чаши весов.
– Встали! – завопил Бату, потеряв остатки своей невозмутимости. – Я держал их у своего сердца, а они встали! Почему вы стоите, грязные шакалы, недостойные моих милостей! – заорал он во всю глотку, словно воины и впрямь могли его услышать.
– Встали, – тихонечко прошептал Константин, словно боясь спугнуть это неустойчивое равновесие. – Ну же, миленькие. Ну же, родненькие. Совсем немножко осталось. Продержитесь, ребятки.
Наверное, тихий шепот прозвучал громче неистового рева, потому что оказалась выполненной просьба Константина, а не повеление Бату. Русичи держались.
Тоненькая струйка крови брызнула из прокушенной губы хана, глаза которого неотрывно следили за происходящим. Он смотрел на поле битвы и не мог поверить в происходящее. Этого не могло быть, но это было.
И тогда он молча взмахнул рукой, отдавая приказ.
Легкая тень улыбки скользнула по губам Константина при виде двух стрел, исторгающих в полете густой черный дым – условный сигнал, дающий команду трем тысячам всадников, скопившимся у противоположного берега реки.
– Резерв, – произнес он тихо.
Кричать не имело смысла. Трубок с волшебными стеклами в войске насчитывалось достаточно. Во всяком случае, у Ивора, воеводы резервного левофлангового полка, половину которого составляли арбалетчики, она имелась.
К тому же о скоплении всадников в лесочке на противоположном берегу Камы уже доложил наблюдатель, сидящий в корзине воздушного шара, закутанный сразу в два тулупа и внимательно разглядывавший в подзорную трубу все окрестности поля битвы. Причем доложил он не только о них, но и об остальных вражеских засадах.
Атака трех тысяч была самоубийственной. Для всадника преодолеть несколько сотен метров по замерзшей реке – раз плюнуть, но это по времени. А если тебя, едва твой конь только-только ступил на лед, встречает залп из арбалетов? А когда ты, чудом уцелевший, не успел даже дойти до середины реки, и тут следует второй?
Атакующие в лоб знали, что следом за ними пойдут те, которым велено сразу же беспощадно убивать скачущих впереди, если они только начнут разворачивать своих коней.
Тех, кто шел со стороны реки, об этом не предупреждали, поскольку иных там, кроме «штрафников» из бывшего тумена Бурунчи, не было, а потому сразу же после второго залпа кое-кто стал еще не поворачивать, но придерживать своего скакуна, норовя укрыться за спинами других.
Массовый поворот всадники совершили чуть позже – после третьего залпа, сделанного почти в упор. Цель к тому времени была уже близка, но неминуемая смерть еще ближе. Гораздо ближе. Последние смельчаки, которые не бежали и даже успели выйти на берег, все равно не сумели скрестить свои сабли с трусливыми урусами, предпочитающими убивать наверняка, – их встретил четвертый залп.
Но в это время уже упали и зашипели в снегу, как ядовитые змеи, три пущенные стрелы – сигнал для оставшихся засад, которые по плану должны были начать одновременную атаку.
