– Держись, братанич, – ободряюще подмигнул князь. – Авось вырвемся.
– Я не маленький, – почти беззвучно прошептал Николай. – Мне с такой огневицей и трех дней не вытянуть – высоко забралась поганая. Смердит поди от тела-то?
– Терпеть можно, – кивнул Святозар.
– Как тогда, – слабо улыбнулся больной, и оба поняли, что он имел в виду.
Точно так же стрый отвечал, когда маленький княжич после наказания спрашивал, больно ли ему.
– Ты вот что, – заторопился Николай, и его руки стали суетливо собирать что-то невидимое с одеяла, которым его вновь укрыли заботливые лекари.
«Обирается уже, – похолодел Святозар и взмолился: – Не при мне бы, господи!»
– Мне уже не помочь, а вот детишек моих не оставь, – как-то жалко попросил княжич.
Святозар кивнул, хотел было что-то произнести в ответ, но умирающий уже закрыл глаза, и князь молча вышел.
Слово, данное Бурунчи, он сдержал, но не так, как хотелось бы темнику, объяснив, что для начала надо вместе с подручными перебрать порох, потому что часть его отсырела.
Уговорить Бурунчи дать разрешение на то, чтобы священник посетил всех раненых, попавших в полон, и отпустил грехи умирающему княжичу, Святозару тоже удалось не сразу.
Темник то ли прикидывался, то ли и впрямь не понимал, что грехи христианин сам себе отпустить не может, а сделать это перед смертью надо. Скорее же всего, хитрый монгол какой-то дьявольской интуицией чувствовал – в этой просьбе таится нечто опасное. Но подозрения подозрениями, а князю до поры до времени он должен был уступать. Хан предупреждал темника, чтобы тот исполнял все желания Святозара, если князь не будет противиться и упираться в главном.
– Как ты не поймешь?! Если я зайду вместе со священником, то получится, будто это я его привел! Да и на меня самого так коситься не станут, – убеждал князь темника.
И убедил.
Дальше было хуже. Бурунчи неплохо понимал по-русски, поэтому в разговорах с пленными нельзя было ни словом, ни намеком выдать себя. Если бы это происходило в Орске или Оренбурге, где Святозар знал многих в лицо, – дело иное.
Здесь, после того как он смеялся, пока они бились в неравной схватке, хохотал, когда они умирали, и все это, будто свежая рана, горело у каждого в памяти, князю довелось услышать немало оскорблений в свой адрес, причем «Иуда» было самым деликатным из них. Хорошо хоть, что не плевали в лицо, – и на том спасибо.
Но людей для задуманного дела князь отбирал именно из таких – угрюмо набычившихся и смотревших на него с затаенной злостью в глазах. Эти не продадут и не подведут, а в бою будут стоять до последнего.
Он тыкал пальцем в одного, другого, третьего, и по знаку Бурунчи избранных сразу уводили в другое помещение.
Темник задал лишь один вопрос:
– Это все пушкари? – на что Святозар молча кивал.
Но главное состояло в том, что князю удалось отвлечь внимание Бурунчи от отца Анастасия, который виртуозно управлялся со своей молитвой. Даже сам Святозар, если бы он заранее не знал или не прислушивался, нипочем бы не догадался, что часть слов в ней явно… не из той былины.
– Отче наш, иже еси на небеси, слушай меня внимательно, болезный, да святится имя твое, да пребудет царствие твое, следующей ночью придет освобождать вас князь, да будет воля твоя, молчание храни да кивни, что услышал ты меня, хлеб наш насущный даждь нам днесь, он же и ножи вам даст, – частил он скороговоркой.
А когда наступило время для исповеди и отпущения грехов, Святозар заставил Бурунчи отойти в сторону, чтобы никто не слышал признания умирающего, кающегося в последний раз. Понемногу и сам темник стал успокаиваться. Интуиция то ли дала сбой, то ли ей просто надоело бестолково взывать к хозяину, который все равно оглох.
На следующий день дела у Святозара вроде бы снова пошли на лад. Несколько часов он провел в большой огневой, как именовали главный подвал, где находились ядра и мешочки с заранее расфасованной картечью. Там же были сложены и арбалетные стрелы, небольшие металлические болванки для хозяйственных работ и прочее.
Порох хранился в отдельном помещении, куда не просто воспрещалось вносить что-либо металлическое, но даже входить человеку, чьи сапоги были подбиты подковками. Одна шальная искра, знаете ли, порой может принести гораздо больше вреда, чем целый вражеский тумен.
Были, конечно, и так называемые малые огневые, расположенные в подвалах всех десяти башен, но Святозар, пройдясь по ним, безапелляционно заявил, что за то время, пока подвалы прекратили отапливать, все их содержимое безнадежно отсырело и пользы от него теперь никакой.
– А в большом не отсырело? – недоверчиво спросил Бурунчи.
– Отсырело, но не все, – ответил князь и пояснил: – Представь, что ты оставил кошму под дождем. К утру она непременно намокнет, даже если дождь был совсем небольшой.
– Верно, – согласился темник.
– А теперь представь, что ты положил их целый десяток одну на другую и тоже оставил под дождем. Тогда те, что в середине, останутся сухие. Так и тут.
То, что лежало сверху, отсырело, а внутри еще нет. Мы переберем порох и отделим пригодный.
– Долго перебирать? – деловито спросил темник.
– Три дня, – подумав, ответил Святозар. – Если очень хорошо потрудиться, то два.
– Один! – отрезал Бурунчи. – Если хочешь, возьми больше пленников, но успей все за день.
– Чтобы успеть к завтрашнему полудню, мне придется работать всю ночь до утра, – вздохнул Святозар.
Темник равнодушно пожал плечами. В переводе на русский язык начала XXI века его красноречивый жест явно звучал так: «Это твои проблемы». Князь не жил в этом далеком будущем, но темника понял и попросил его лишь об одном:
– Сам я останусь и пробуду здесь до полудня, а вот людей ближе к ночи надо поменять, иначе они от усталости начнут все путать.
– Можешь быть спокоен. Поменяю и пришлю столько, сколько нужно, – заверил Бурунчи.
Разговор Святозара с первой партией пленных поначалу шел с трудом. Те глядели на него с явной враждой и отвечали грубо и односложно. Однако после того как князь-предатель проявил загадочную осведомленность, поинтересовавшись, слышали ли они слова молитвы, которую читал им отец Анастасий, и правильно ли они ее поняли, вражды у людей поубавилось, хотя настороженность осталась.
– А тебе откель ведомо? – первым делом спросил суровый Коскарь, а приземистый Покляп, криво ухмыляясь, заявил:
– Лишь бы ты ее не слыхал, а то мигом до басурман дойдет.
– У тебя и речь как имечко
[112]
– вся с вывертами, – не удержался от ответной издевки Святозар.
Тот насупился, сжал кулаки, но его вовремя остановил Смага, еще один из пяти ратников, взятых князем в помощники. Краснолицый и широкоплечий, он как нельзя лучше соответствовал своему имени
[113]
.
