– Даже памятник сожрали! – покрутил головой Дега. – Одно слово – зверье!..
– Это ты про кого? – поинтересовался я.
– Как это – про кого? – удивился мой кореш. – А-а-а… – догадался он. – Типа шутка, да?
В паре шагов от постамента сидела в снежной куче напоминавшая тряпичный ком толстая баба, трагически всплескивала руками над расколотой гигантской бутылью и плачуще повторяла все то же заклинание:
– Вдребезги!.. Вдребезги!..
– Самогон… – потянув носом, определил Дега.
От этой картины веяло такой безысходной мерзостью, что у меня неприятно зашевелилось что-то в животе. Черт возьми, как же быстро отвык я от всего этого за каких-то два месяца жизни в Монастыре! Даже не верится, что раньше и я жил в таком мире. Полагая его совершенно нормальным, не думая, что может быть как-то иначе… Что можно разгуливать свободно, где хочешь и когда хочешь, не зыркая опасливо по сторонам, не взглядывая ежесекундно под ноги. Отходя ко сну, говорить: «Спокойной ночи», а не: «Скорого рассвета». И ничего не бояться. Ни окружающих тебя людей, ни окружающей тебя реальности…
Я замедлил шаг, разглядывая компанию. Да… далеко мне, кажется, до того, чтобы называться настоящим. Не чувствовал я любви к этим своим братьям-человекам. Чувствовал гадливую жалость, как к издыхающему гнойному котенку, которому какая-то сволочь, забавляясь, выколола глаза. А любви – нет, не чувствовал. Или, может быть, я чего-то не понимаю?..
– Оп-па! – раздался негромкий тревожный голос моего кореша.
– Вижу, – откликнулась Ветка.
Через всю площадь с корявой и жадной поспешностью ковылял к нам порченый. На этот раз уже несомненно порченый, тут не перепутаешь. Одна нога его была подломлена в колене и гнулась в обратную сторону. Не поддающиеся описанию лохмотья развевались на ветру, на разбухшей серой морде с перепачканным засохшей кровью раззявленным ртом каким-то чудом держались очки с потрескавшимися стеклами.
– Я сама, – сказала Ветка.
Вытянув руку с пистолетом, она прищурилась и выстрелила. Порченый запрокинулся навзничь и замер бесформенной кучей тряпья.
– А ну-ка быстро отсюда! – повернула Ветка в сторону мужичков пистолет. – По домам!
– Шевелите поршнями! – добавил Дега. – И дульсинею свою не забудьте!
Где-то неподалеку – точно запоздалое эхо – бахнул еще один выстрел. Громче и сочнее, чем из Веткиного Макарова. Ружейный, что ли?..
– Вперед, – спрятав пистолет, проговорила Ветка. – Недолго уже осталось.
– Слушай, а зачем так далеко надо было тачану оставлять? – спросил ее Дега.
– И правда… – вдруг осенило и меня. – Зачем, Вет?
– Даете, парни!.. – притворно возмутилась она. – Для вас же старалась. Думала, вам приятно будет прогуляться, былую жизнь свою вспомнить. Думала, засиделись вы на одном месте в четырех стенах…
– Скажешь тоже – нашу былую жизнь, – брезгливо покосился на троицу, удирающую со всей возможной хмельной прытью, мой кореш. – У нас в Гагаринке никогда такого дерьма не наблюдалось. У нас совсем по-другому было! – Он на секунду задумался. – Ну, не так чтобы уж совсем по-другому… Есть кое-какие сходные детали. Немногочисленные. Ну ладно, допустим, многочисленные. Но все же… – Он вдруг притих, оборвавшись на полуслове, задумался.
Через несколько минут мы свернули на улицу поуже, которая очень быстро вывела нас к самой окраине поселка. Кирпичные двухэтажки сменились одноэтажными деревянными домишками. И в прогалах между этими домишками просматривался белый простор заснеженного поля, а еще дальше тянулся горизонт, накрытый хмуро-косматой шапкой леса. А на белом поле виднелись какие-то темные пятнышки. И пятнышки эти вроде как двигались… Удалялись, постепенно превращаясь в точки, а потом и вовсе исчезая… Рассмотреть подробно, что это такое, я не успел.
– Скоро к тачане выйдем! – объявил Дега. – Узнаю места! Даже веселее идти стало. И кажется, вроде тут… почище, что ли, чем везде?
– Не кажется, – возразил я. – А правда почище. Странно, что мы раньше, когда только сюда въехали, не заметили этого.
– Потому что не с чем было еще сравнивать, вот и не заметили…
Улица несильно вильнула и открыла нам наш автомобиль. Тот самый черный джип, что когда-то доставил меня, Дегу и Макса к Монастырю.
А возле автомобиля мы увидели еще одну компанию. Их было четверо: пара пацанят-подростков лет одиннадцати-двенадцати с длинными палками в руках, низкорослый мужик в полицейской куртке, но в ватных штанах, валенках и смешном треухе с растопыренными ушами, и сухопарая старуха, одетая в узкое, наглухо застегнутое пальто, со смуглым и суровым лицом индейского вождя. Низкорослый деловито рылся в багажнике нашего авто, а старуха стояла чуть поодаль, размеренно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, – вроде бы «на атасе» стояла, как я тотчас подумал. В руках она очень уверенно держала охотничий карабин.
Посреди улицы, шагах в пяти от автомобиля, лежал, раскинув конечности, труп. Свалявшаяся пакля волос на изувеченной его голове еще немного дымилась…
– Во аборигены оборзели! – шепотом ахнул Дега.
– Вет, ты машину не закрыла, что ли? – осведомился я, не сводя глаз со старухи. – Осторожнее, гляди, какой у нее ствол…
Но Ветка даже не замедлила шаг.
– Спокойно! – весело откликнулась она. – Это свои!
– Какие еще свои? – проскрежетал Дега.
– Настоящие свои. Самые настоящие свои.
– Настоящие? – угадал я интонацию.
– Именно.
Пацанята, завидев нас, ничуть не забеспокоились, только переглянулись между собой. Старуха с карабином вообще никак на наше появление не отреагировала. А мужик в полицейской куртке, крякнув, вытащил из багажника картонную коробку, поставил ее себе под ноги, обернулся к нам, дурашливо приподнял свой треух и шаркнул валенком. И снова нырнул в багажник.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – отозвалась Ветка на эту дурацкую пантомиму с треухом.
– Привет-привет, Веточка! – ответил мужик, вынимая еще одну коробку. – Подопечных выгуливаешь?
– Кто тебе тут подопечный, гнида легавая… – пробурчал себе под нос мой кореш.
– Первое испытание, – пояснила Ветка.
– И как результаты? Сдали? Поздравляю! И вас, парни. И тебя, Веточка, само собой!
Мы подошли к автомобилю. Я вдруг разглядел, что палки у пацанят не простые… С наконечниками из здоровенных и явно остро наточенных гвоздей. Оружие, что ли? Против порченых?
– Здравствуйте, Анна Михайловна! – подчеркнуто вежливо поздоровалась Ветка со старухой, даже немного при этом поклонившись.
– Здравствуй, Синицына. – Голос у старухи оказался под стать ее индейскому лицу – глубокий и гулкий.
Синицына? Вот уж не думал, что у Ветки, у Виолетты то есть, такая простецкая фамилия. Ей больше подошла бы какая-нибудь изысканная… редкая.
