Я проснулся, зашипев сорванным от крика горлом.
Вокруг метались рваные клочья дурманящего дыма. Я рванулся, но не смог даже пошевелиться – тело мое было накрепко привязано… К чему?.. И где я нахожусь?! Дым какой-то вонючий… Что-то потрескивает рядом, точно догорая. И, перемешиваясь с дымом, кружится вокруг меня тихий шепот.
Появившись откуда-то сзади, нависло надо мной перевернутое лицо. Покрасневшее и одутловатое, точно обветренное, безбородое и безбровое лицо с косым белым шрамом на подбородке.
– Ну как? – услышал я. – Вспомнил?
Что я должен был вспомнить? Ни черта не понятно… В тот момент я не мог даже сказать, как зовут этого… безбрового со шрамом… Хотя лицо его, маячившее надо мной, казалось мне знакомым. Погодите-ка…
– Комбат… – словно сами собой выговорили мои губы. – Вы – Комбат, да?..
– Кое-что вспомнил, – донесся откуда-то сбоку другой голос. – Уже хорошо. Но мало…
– Однако… – произнес я, узнав голос.
– И меня вспомнил. Неплохо…
– Давай, давай, напрягай мозг! – заговорил со мной Комбат. – Сразу вспоминай, потом сложнее будет.
– Да что вспоминать-то?!
– Правильно, что привязали его, – сказал невидимый мне Однако. – Так крутился во сне, так корчился, что и здоровые ребра попереломал бы. Не то что треснутое…
– Вспоминай! – строго настаивал Комбат. – Вспомнил? Ну?
– Может, уже развязать его? – предложил Однако. – Дайте-ка нож кто-нибудь…
Через несколько секунд я приподнялся, потирая затекшие руки. Топчан, к которому я был привязан, стоял посреди тесной и темной комнаты, лишенной окон, наполненной дымом. У стены багровела чадящими углями трехногая жаровня. Комбат – крепкий мужичок лет сорока, в котором безошибочно угадывался бывший военный, – стоял рядом со мной, выжидающе скрестив руки на груди. Однако примостился у закрытой двери. В углу на стуле громоздился отец Федор. На коленях у него стояла керосиновая лампа с прикрученным до минимума фитилем – источник тусклого мерцающего света. Все трое – и Комбат, и Однако, и отец Федор – неотрывно и пристально смотрели на меня.
– Не может быть, чтобы не получилось, – произнес Комбат. – Все ведь правильно сделал… Однако, а ты?..
– Какие ты мне велел, такие травы и принес, – отозвался Однако, не дав ему договорить. – Что я, в травах не разбираюсь, что ли?..
– Постарайся, сын мой, – с обычной мягкой ласковостью попросил меня отец Федор. – Сосредоточься. Неужели совсем ничего не вспоминается?
Я не успел проговорить короткий отрицательный ответ. Только я открыл рот, как внезапно словно черная волна взметнулась за спиной и полностью накрыла меня.
Я все вспомнил.
Вспомнил, как из камеры, где я мариновался целый день, потащили меня наверх, в комнату для допросов. Как допрашивал меня называемый Комиссаром странный тип с золотыми колечками в ушах, от бряцанья которых становилось муторно и липко в голове.
Как везли меня, одуревшего от каких-то уколов, в автобусе с замазанными черной краской стеклами – меня везли и еще четверых, также деревянно сидящих на своих местах рядом с конвоирами.
Как выгрузили нас в ночном поле и развели в стороны.
Как заставили меня раздеться и стоять прямо, пока разрисовывали мне спину непонятными знаками, а я даже не пытался воспротивиться этому или хотя бы возразить.
Как подвели меня к самому краю той жуткой ямины, источавшей химический запах, поставили в центр жирно намалеванного прямо на земле белого креста и велели не двигаться с места, что бы ни происходило.
Как привели и расставили вокруг ямы остальных. Дикого, девочку с родимым пятном, пузана в очках, скелетоподобного типа…
Как врубили свет прожекторов, и стало видно, что выстроилось за нашими спинами кольцо солдат, вооруженных почему-то только пластиковыми щитами и разномастным холодным оружием. Как, подчиняясь командам, принялись солдаты бить клинками по щитам, мало-помалу наладившись держать прыгающий нервный ритм.
Тогда-то и заплакали со дна темной ямы испуганно молчавшие до той поры дети.
Я не мог видеть, сколько их там было, я их вообще не видел – дно ямы было наполнено густой темнотой. Но, судя по голосам, не меньше дюжины…
Вспомнил я, и как ударил по ушам многократно усиленный громкоговорителем голос, как загудела непонятная речь, устрашающе непрерывная – точно произносили одно-единственное слово, которое все никак не кончалось. И чем громче становился голос, тем громче грохотала дробь ударов клинками по щитам.
По-моему, этот голос принадлежал тому типу, который допрашивал меня. Комиссару… Да, точно ему.
От оглушающего грохота клинков по щитам, от пугающе монотонного речитатива начала подрагивать земля. И электрический свет, и тьма вокруг нас – все задрожало… словно по картине действительности побежали волны ряби.
Потом я увидел низкорослого солдатика, идущего к яме. Шел он странно, коряво, будто не по своей воле, будто его тащили, неловко подпрыгивая в такт ритмичному стуку клинков о щиты. И в руке у него был факел – обыкновенная палка с намотанной тряпкой, пропитанной, очевидно, бензином. Подойдя к краю ямы, он остановился между девочкой и пузаном в очках.
И швырнул факел в яму.
И вздрогнул, словно очнулся. Заозирался по сторонам и, вскрикнув, ринулся прочь.
А из ямы рванул к небу мощный столп пламени. И вместе со столпом рванул многоголосый детский визг – в полном смысле слова душераздирающий визг. Я прямо физически почувствовал, как что-то во мне болезненно затрепетало, надрываясь… Лицу стало горячо-горячо. И глазам, ослепленным ярким пламенем, стало больно. Я попытался закрыть глаза, но не смог, только несколько раз часто моргнул.
Душераздирающий визг смолк очень скоро, но не мгновенно. Он таял в течение нескольких невыносимых секунд, один за другим смолкали составляющие его исступленные детские голоса…
Столп пламени стал снижаться.
А небо…
Что-то непонятное и пугающее стало происходить с темным небом. Оно вдруг пошло волнами, точно из ямы ухнул в него снизу вверх невидимый камень…
И пробил дыру. Нет, не в небе. А в самой ткани реальности. Это почему-то я почувствовал очень ясно…
Голос из громкоговорителя смолк, точно оборвавшись. Раскатилась над полем команда – и клинки о пластиковые щиты застучали вразнобой, ритм заспотыкался и скоро умер.
Стало очень тихо.
Когда я закончил рассказывать, Комбат, Однако и отец Федор долго молчали. На меня они уже не смотрели, переглядывались друг с другом, словно обмениваясь неслышимыми фразами.
Первым заговорил Комбат.
– М-да-а-а… – длинно прогудел он. – Так боялись конца света, что все-таки поверили в него. Всей планетой, всем миром… Семь миллиардов гавриков в один и тот же момент оказались одержимы одним и тем же ужасом. Семь миллиардов сознаний сфокусировали в себе одну и ту же мысль… Нехилый всплеск психоэмоциональной энергии получился, ничего не скажешь… Не выдержал свод мироздания, треснул и просел. Как тот мост, по которому в ногу промаршировала рота солдат. Удивительно, что вообще все в клочья не разнесло… Ведь мысли все же материальны, это и тогда было известно. Ждали конца света, вот он и произошел. Только не в физическом плане, а… в трансцендентном. Всем миром постарались. Пробили дыру чужакам… А оттуда сначала потянуло сквознячком ментальным, гибельным для человеческого сознания, отчего люди, сами того не осознавая, стали чаще и чаще на себя руки накладывать. Потом нарушились привычные связи человека и неживой материи… Потом хлынуло зверье. А теперь вот…
