Несколько кварталов мы шли молча. Дега чуть отстал от нас. Мне в какой-то момент послышалось, что он вроде как всхлипнул, но оборачиваться я не стал.
А мне почему-то не было ни тоскливо, ни страшно, ни горько. Мне было – никак. Тот факт, что Губана больше нет в этом мире, совсем нет, окончательно… как-то не умещался у меня в голове.
Когда явилось в наш мир зверье, очень быстро усвоили люди одно простое правило. Главное Правило. Что бы ни случилось, ни под каким предлогом и ни по какой причине не покидай своего жилища с наступлением сумерек. Не смотри в темноту из окна и – не приведи Господь – не подавай виду, если все-таки что-то в той темноте увидишь или услышишь. Конечно, и днем следует быть настороже, да и еще всегда помнить про такие места, куда лучше не соваться… Много чего теперь нужно знать и держать в памяти. Но все же самое важное – это неукоснительно соблюдать Главное Правило.
Потому что ночью этот мир уже не принадлежит человеку. Потому что каждый раз в ночные часы – уже восьмой год подряд – пространство за стенами твоего дома становится охотничьими угодьями.
Зверье охотится на людей.
И какие только обличья оно не принимает…
Двойник – тварь не самая опасная. И не самая коварная. Если следуешь Главному Правилу, двойник тебе и вовсе не страшен.
Правда, стыдно сказать, когда-то я и сам едва не попался. Хотя я тогда малой был, да и зверье еще в те времена не вступило в свою сегодняшнюю силу.
…В ту ночь, помню, я ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Белый свет полной луны лупил в окна, закрытые старыми газетами. А в самом низу стеклянной части балконной двери краешек газеты отогнулся, и узкий белый луч, проникший через ту щелку в мою комнату, был воткнут в пол, и какие-то пылинки мельтешили в луче, как мошки. И этот луч не давал мне покоя: как я ни зажмуривался и ни закрывался от него одеялом, но почему-то все равно ощущал его неприятной резью в глазах.
На несколько минут я все-таки заснул.
Проснулся резко, словно кто-то шепнул мне что-то на ухо. Сел на кровати. Лунный свет по-прежнему бил в окна, но луча уже не было.
Потому что сияние полной луны заслонял стоящий за балконной дверью черный силуэт.
Сначала я, естественно, испугался. Окаменел, не в силах нырнуть снова под одеяло. А потом вдруг догадался по узнаваемым очертаниям – это ж там, на балконе, папахен мой стоит! Да, кстати, тогда еще он не был для меня папахеном, просто папой я его называл… Ну да не важно.
Папахен, словно углядев, что я в него всматриваюсь, призывно махнул мне рукой. Тут же перестав бояться, я соскочил на пол. Папахен всю жизнь меня держал в строгости – если что-то велел, надо немедленно исполнять, а не то схлопочешь: в лучшем случае подзатыльник, а в худшем – какое-нибудь наказание позаковыристей.
Обжигая пятки о ледяной пол, я подбежал к двери. Чуть отвел отогнутый краешек газеты, выглянул… Ну точно – папахен! Стоит, одну руку уперев в бок, а другой мне указывает на дверь перед собой, запертую на щеколду.
Отчетливо помню, как влилась в меня спокойная уверенность в том, что я делаю и собираюсь сделать. Такие простые мысли: «Как папахен оказался за запертой дверью и что вообще ему понадобилось среди ночи на нашем незастекленном снаружи балконе?» – в голове моей, может быть, и возникли, но сразу утонули в этом отупляющем спокойствии. Я взялся за щеколду, потянул… А она, тугая, застряла, не поддавалась.
Папахен на балконе нетерпеливо постучал костяшкой пальца в стекло. Я дернул сильнее.
И тут в соседней комнате раздался густой кашель, скрипнула кровать, и сонный голос папахена осведомился, чего я там не сплю и почему мне вздумалось шуметь.
Мой разум точно раздвоился. Я безусловно понимал: происходит что-то нехорошее, неправильное – и вместе с этим страстно желал открыть щеколду, а она, гадина такая, все не открывалась…
А потом что-то тяжелое налетело на меня, сбило с ног, прижало к полу.
Но за мгновение до этого я все-таки успел увидеть, как колыхнулся темный силуэт за прикрытой газетами балконной дверью, как взметнулись вверх, неестественно удлинившись, его руки и обрушились кулаками на стекло.
– Не смотри! Не смотри! – хрипел мне на ухо папахен, надавливая жесткой ладонью на мой затылок, а на балконе бесновался зверь, и гудела от ударов дверь, лязгала наполовину отодвинутая щеколда, взвизгивали стекла…
Очень нескоро все успокоилось… Хотя, впрочем, я этого уже не помню. Как-то нечувствительно я потерял тогда сознание и очнулся только утром.
Так вот и уводят людей двойники. Куда? А черт знает. Чаще всего больше никто никогда уведенных не видит. Иногда, впрочем, их находят поутру на ветвях деревьев, под стенами домов, в придорожных кустах… скорченных, закостенелых, поседевших, с застывшими остекленевшими глазами. Хотя, бывает, уведенные и возвращаются. Только уже совсем не такими, какими были раньше. А мертвыми.
Вообще разновидностей зверья много. Зверье охотится на людей, но не с целью их сожрать. Это так, для простоты говорят, что они жрут. Убить могут, разорвать на куски, но человеческого мяса они не едят. Не плоть или кровь их интересует. Они выклевывают, выгрызают, высасывают из людей нечто другое, нечто большее.
А опустошенные человеческие оболочки, бездумные мясные манекены, отравленные неведомым звериным ядом, еще долго способны двигаться, совершать какие-нибудь действия, имитируя жизнь. Их принято называть порчеными. И, прямо скажем, лучше человеку с таким порченым не встречаться…
Городские одинаковые пятиэтажки остались позади. Мы углубились в частный сектор, в лабиринт узких извилистых улочек, по обе стороны которых громоздились несуразные, сооруженные из чего попало заборы. Из-за этих заборов, то деревянных, дополнительно укрепленных проволокой и гнутой арматурой, то сбитых грубо, но прочно из разнокалиберных металлических лоскутов, то каменных или кирпичных с остроконечными стеклянными осколками, торчащими из цементирующего состава, настороженно выглядывали крыши домов. Если где-то недостаточная высота ограды и позволяла увидеть окна, то те окна обязательно были или забиты досками, или заперты надежными ставнями.
Нет, это не от зверья защита. Зверье в человеческое жилище не войдет, если сам их не пустишь. Это защита от своих же, от человеков. Работы теперь мало, а жрать всем хочется. Вот окраина и стала понемногу переходить на натуральное хозяйство. Огороды, сады… Некоторые, кому условия позволяют, даже скотину разводят, коз там, овец… А уж куры или утки почти у всех есть.
А там, где куркули завелись, всегда найдутся те, кто поможет им немножко облегчиться. Поэтому мало пропитание себе вырастить, надо его еще и уберечь, чтоб другим не досталось. На копов-то надежды никакой, они, копы, у населения заявления по поводу стыренного ведра картошки или пары цыплят даже не принимают, поскольку в таких случаях улики злоумышленниками уничтожаются оперативно. Вот жители частного сектора и вынуждены держать оборону самостоятельно. Папахен рассказывал, что когда-то воровство черешни-малины-яблок с соседских огородов считалось исконной мальчишеской забавой. Теперь даже слышать такое странно. Попадись только хозяину в его дворе – покалечит не задумываясь. Какая уж тут забава…
