* * *
Белан положил чемодан на кровать, нажал большими пальцами на два замка, откинул пыльную крышку и с улыбкой взглянул на “Сады и огороды прошлого”. Восемьдесят пять штук, есть на чем продержаться еще лет двадцать, подумал он. Взял первый попавшийся экземпляр и начал прилежно тереть правый угол задней стороны обложки пропитанным маслом бумажным полотенцем.
11
Джузеппе жил на первом этаже новенького здания в десяти минутах ходьбы. Белану даже не пришлось звонить в дверь. Джузеппе крикнул ему “заходи”: он сидел на кухне и, прилипнув носом к окну, поджидал его. В квартире пахло чистотой. Белан разулся в прихожей и, следуя незыблемому ритуалу, сунул ноги в старые тапочки Джузеппе; казалось, двое сироток каждый раз радуются, что вновь обрели ноги. Книжные полки занимали целую стену в гостиной. Семьсот пятьдесят восемь экземпляров “Садов и огородов прошлого” Жан-Эда Фрейсине аккуратно выстроились на полках красного дерева, переплет к переплету, выставив напоказ свои зелено-коричневые корешки. Детишки Джузеппе. Надо было видеть, как он поглаживает их кончиками пальцев, когда проезжает мимо, с каким старанием регулярно стирает с них пыль. Они были плотью от его плоти. Он отдал им свою кровь, и не только. И не важно, что это ничтожная книжонка Кого-то-кого-звать-никак, а не роман лауреата Гонкуровской премии. Детей не выбирают. Мучительная пустота верхних, еще не заполненных полок ежедневно напоминала ему о той части себя, что еще не вернулась в отчий дом. Джузеппе, сам не свой, нетерпеливо вцепился ему в руку:
– Ну?
Белану не хотелось его дольше мучить, и он вложил ему в руки принесенный экземпляр. Старик повертел книгу и так и сяк, поднес ее поближе к свету, посмотрел ISBN, даты и типографские номера, пролистал, проверил пальцами плотность бумаги, понюхал, погладил ладонью страницы. И только тогда, сияя, прижал к груди. Каждый раз Белана завораживало волнующее зрелище – как на этом измученном лице распускается широкая лучезарная улыбка. Теперь Джузеппе весь вечер будет держать своего Фрейсине в тепле под пледом, положив его на остатки ног, и разлучится с ним, лишь когда придет пора ложиться спать. Случалось, он брал первую попавшуюся книгу и весь день возил с собой. Белан растянулся на диване, а Джузеппе отправился хлопотать на кухню: не отстанет, пока не заставит его выпить шампанского. Напрасно Белан всякий раз твердил, что не стоит трудиться, что можно обойтись без шампанского, что чокаться с самим собой можно любым виноградным соком, да хоть бы и пивом, – старик попросту приносил ему бокал и откупоренную по такому случаю бутылочку с тысячью пузырьков. В прежней своей жизни Джузеппе накачивался всяким пойлом, безымянной сивухой, а теперь открывал только бесценные бутылки, лучшие марочные вина и любой ценой старался влить их в Белана. Все с той же улыбкой на лице он подкатился к журнальному столику и поставил на него бокал, а с ним и приложение – бутылочку “Мумм Кордон Руж”. Первый глоток шампанского приятным холодом обжег горло Белана и плавно улегся в недра его желудка.
– Ты что ел на ланч?
Вопрос поставил Белана в тупик. Он ничего не ел на ланч. И Джузеппе, зная его достаточно давно, прекрасно понимал, что у него с утра во рту не было ничего, кроме горстки кукурузных хлопьев и чашки горячего чая. Пронзительные глазки старика прочли все это в его молчании.
– Я тебе приготовил комплексный обед.
Повелительный тон, которым он произнес эту фразу, не оставлял места для отказа. Когда Джузеппе готовил комплексный обед, в вашей тарелке оказывалась вся Италия. За пюре из анчоусов, поданным с охапкой витых хлебцев и стаканом просекко, последовала полная тарелка scattoni с ветчиной в сопровождении Lacrima Christi rosso. Джузеппе часто повторял, что нет ничего прекраснее для христианина, чем напиться слезами Христа. Белан с изумлением осознал, что у него временно отшибло вкус вареного картона, въевшийся во вкусовые сосочки. Десерт – тарелка хрустящих миндальных амаретти, сдобренных бокалом в меру ледяного домашнего лимонада, – был выше всяких похвал, чистое счастье. Они поболтали о том о сем, о мировых проблемах. Тварь очень сблизила их, сблизила так тесно, как бывает только в окопах, когда солдаты делят одну воронку от снаряда. Белан ушел от Джузеппе почти в час ночи. Десять минут ходьбы по ледяному ночному холоду, опустившемуся на город, не успели его протрезвить. Едва разувшись и пожелав спокойной ночи Руже де Лилю, он прямо в одежде повалился на кровать, пьяный от вина и усталости.
12
Мобильный телефон содрогался всем корпусом на ночном столике: будильник был поставлен на 5.30. Руже де Лиль взирал на него выпученным глазом из-под колышущейся поверхности воды. Понедельник. Он не заметил, как прошло воскресенье. Слишком поздно встал, слишком рано лег. Пустой день. Без желаний, без голода, без жажды, даже без воспоминаний. Они с Руже с утра до вечера ходили кругами, рыбка по аквариуму, он по квартире, в ожидании ненавистного понедельника. Он насыпал щепотку корма в аквариум и через силу проглотил горсть хлопьев из миски. Между двумя глотками чая почистил зубы, натянул одежду, подхватил кожаный портфель и скатился по лестнице со своего четвертого этажа. Уличный холод разбудил его окончательно.
* * *
Спускаясь по проспекту к вокзалу, Белан считал фонари. Лучший способ не думать ни о чем другом. Он считал все, что видел вокруг. В один день канализационные люки, в другой – припаркованные автомобили, или мусорные баки, или двери домов. У проспекта не было от него тайн. Случалось, он считал собственные шаги. Замуровавшись в этом бесполезном подсчете, он мог отключиться от других цифр, от всех этих тонн, которые выкрикивал с высоты своей тюремной вышки папаша Ковальски в дни больших поступлений. У дома № 154, как всегда в этот час, старичок-в-тапочках-и-пижамепод-плащом выбивался из сил, уговаривая пописать анемичную облезлую собачку. Каждое утро дедушка, не сводя глаз с любимого друга Балтуса, убеждал его опорожнить мочевой пузырь на некое подобие платана, пытавшегося выживать посреди тротуара. Белан неизменно здоровался со старичком-в-тапочках-и-пижаме-под-плащом и дружески поглаживал Балтуса, поощряя его в уринозных странствиях. До вокзала оставалось еще восемнадцать фонарей.
* * *
Стоя в полудреме на белой черте, Белан вдруг почувствовал, что его тянут за рукав. Он обернулся. Они неслышно подошли к нему сзади. Две маленькие старушки, буквально пожиравшие его глазами. Перманент на их головах отсвечивал тем же оттенком, что и “Баттерфляй-750” Джузеппе. Эти шевелюры с фиалковыми сполохами были ему знакомы. Кажется, он не раз видел обеих дам в поезде. Та, что стояла чуть позади, подталкивала другую вперед: – Ну давай, Моника, скажи ему.
Моника никак не решалась. Потирала руки, не зная, куда их девать, откашливалась, отвечала “Ну да”, “Ладно-ладно”, “Прекрати, Жозетта, а то я уйду”. Белану уже почти хотелось подбодрить эту Монику, сказать, что все в порядке, все получится, первые слова самые трудные, а потом все пойдет само собой, не надо бояться. Но он никак не мог взять в толк, чего от него хотят эти славные тетушки; ясно только, что поговорить. Наконец Моника, уцепившись за свою сумочку, как за спасательный круг, бросилась в омут головой:
