Белан с улыбкой вспомнил, как первый раз читал документ за номером 70. Десять минут чтения стали для него пыткой. Настоящий сеанс русской рулетки: каждую секунду ждешь, что вот сейчас прекрасный принц, о котором мечтала Жюли, выскочит из барабана на семь пуль и поразит ее прямо в сердце. Дочитав до конца, он облегченно вздохнул.
24
Уместив голову на подушку, Белан смотрел, как Руже кружит по аквариуму. За какой химерой он гонится, что плывет без устали вперед и вперед? Может, он, сам того не зная, преследует сам себя, уткнувшись носом в собственный фарватер? В последние дни Белан тоже боялся, что гонится за иллюзией. Вчерашний вечерний визит в “Бель-Эпин” в Тье опять ничего не дал. Целая неделя бесплодных поисков, погони за призраком. Он верил в реальность Жюли только благодаря ее текстам, точно так же, как Руже верил в присутствие постороннего в своем аквариуме только благодаря этому следу, по которому он целый день носился.
Они с Ивоном договорились встретиться на стоянке такси в начале проспекта. Сторож, как всегда, облачился в костюм хорошего покроя и даже – верх кокетства – приколол белую гвоздику в бутоньерку пиджака. Мужчины погрузились в машину, вызванную десять минут назад.
Вперед, спеши вперед, о доблестный возница,
Направь карету в порт искусною десницей!
Беги ухабов, ям, будь зорок и умел.
Но трогай – ибо ждет великий нас удел.
Шофер, бросив тревожный, подозрительный взгляд в зеркало над лобовым стеклом, нажал на газ. Изумленная морщина, прочертившая его лоб, исчезла только после трех красных светофоров. Подстриженные по линеечке усы Ивона, величественная посадка его головы и изысканный костюм произвели огромное впечатление на женское население “Глициний”. Даже Жозетта, наскоро вытерев излишки губной помады о щеку Белана, не смогла долго противиться искушению примкнуть к толпе, обступившей нового гостя. А когда Ивон, не успевавший целовать руки, наконец заговорил, его звучный голос окончательно покорил даже самых непрошибаемых дам.
Пред волшебством таким высокий меркнет слог,
Не в силах описать сей райский уголок!
– О, месье Гриндер, вы нам льстите! – прошептала Жозетта Делакот, задыхаясь от счастья.
Добро пожаловать в клуб фамилий-инвалидов, подумал Белан. Пока великий человек церемонно шествовал в зал, окруженный уже совершенно покорным ему двором, он с улыбкой плелся в хвосте процессии, вживаясь в роль ливрейного лакея, казалось, отведенную ему отныне и навсегда. Голос Ивона загремел по залу, вызвав легкую дрожь в двух шпалерах доходяг, сидевших по сторонам от входа.
Сколь величав сей зал! Как много в нем народу!
Подобен он своим размером небосводу.
Пускай вовек не меркнет радостный румянец
У тех, кто здесь танцует свой последний танец.
На миг Белан испугался, как бы столь зычное вторжение в вечный туман, плавающий в головах местных обитателей, не вызвало у кого-нибудь из них инсульт или инфаркт. Никто не перечил Ивону, однако вряд ли все эти бедолаги, пускающие слюни и восседающие в памперсах, в состоянии оценить, в каком прекрасном месте они танцуют последний танец. Осмотрев верхние этажи – самым храбрым пансионеркам непременно хотелось показать вновь прибывшему свои комнаты, – Ивон прокомментировал визит двумя лаконичными стихами:
Покои здешние с владелицами сходны:
Иные жалостны, иные бесподобны.
Рифма требовала от него некоторых преувеличений, не всегда отвечавших реальному положению дел, но Белан не мог не признать, что его оценка дома и его обитателей более чем справедлива. Моника почла за честь представить гостя собравшимся и окрестила его первый раз Иваном Гербером, второй – Жоаном Грюбером и наконец остановилась на Вернане Пиндере. Бедный Ивон, видя, во что превращает его имя сестрица Делакот, даже слегка подрастерял свое великолепие. Белан взобрался на эстраду и стал читать очередной фрагмент Жюли. Но уже с первых фраз стало ясно, что его никто не слушает. Нет, слушатели молчали, раздавалось разве что обычное покашливание, скрип стульев и постукивание палок, однако все были рассеянны, ожидая выступления Ивона. Белан не настаивал. Вступительная часть кончилась, пора уступать место гвоздю программы. Повелитель александрийского стиха царственным жестом отстранил кресло, которое предоставил ему Белан, заодно напомнив ему одно из главных правил хорошей декламации:
Запомни: речь тогда легка и благородна,
Когда ты встал, чтоб воздух шел свободно.
И вот Ивон Гримбер, он же Вернан Пиндер, без книги, без какой-либо путеводной нити, кроме своей феноменальной памяти, излил в уши потрясенных слушателей первый поток слов. Монолог Федры, объясняющейся в любви Ипполиту, действие второе, явление пятое:
Ты прав! Я, страстью пламенея,
Томясь тоской, стремлюсь в объятия Тесея.
Но Федрою любим не нынешний Тесей,
Усталый ветреник, раб собственных страстей,
Спустившийся в Аид, чтоб осквернить там ложе…
[5]
Монологи следовали за монологами, сторож виртуозно переходил от обличений Дона Дьего к отчаянию Андромахи, от страстного Британника к патриотичной Ифигении. Моника, ни на миг не спуская с Ивона глаз, спросила Белана, кем он работает.
– Он александрофил, – не задумываясь, ответил тот.
– Александрофил, – тихо повторила старушка; ее глаза сияли восхищением.
Белан испарился до окончания представления, оставив Ивона на попечение сестер Делакот: те предложили ему остаться пообедать. В знак согласия артист разразился двумя александрийскими стихами собственного сочинения:
Благодарю за честь! Какое наслажденье —
В столь славном обществе отведать угощенье!
Не прошло и десяти минут, как Белан уже выходил из такси и входил в здание вокзала. Его ждал торговый центр “Эври-2” со своими ста тысячами квадратных метров и своими общественными туалетами.
25
Народу в электричке было мало: суббота, время обеденное. Покачиваясь в такт вагону, Белан всю поездку думал о Жюли. Что делать, если вдруг он ее найдет? “Добрый день, вот… э-э, меня зовут Белан Гормоль, мне тридцать шесть лет, я хотел с вами встретиться”. Он не мог позволить себе роскошь изгадить бессвязным лепетом, возможно, единственный шанс познакомиться с девушкой. Был еще один выход: оставить несколько пылких фраз в книге отзывов. Могло прокатить, но тогда его признание рисковало затеряться между чем-нибудь вроде “Ну и бумага у вас, вся расползается!” и “Туалет чистый, но кнопки слива слишком тугие”. Поезд подошел к перрону, оторвав Белана от грез.
* * *
На улице он поднял воротник. Воздух холодил, несмотря на солнце, откровенно и щедро сиявшее в небе. Силуэт металлической башни, в которой плавал большой, закованный в железо шар с названием торгового центра, высился над крышами и манил его к себе, словно маяк. Путь до “Эври-2” занял всего пять минут. Пройдя раздвижные двери, Белан сразу утратил целеустремленный вид, с которым шагал до сих пор. Ему хотелось продлить мгновение, оттянуть миг столкновения с реальностью, о которую могли в очередной раз разбиться его надежды. Он неспешно прошелся по центральной линии, не обращая внимания на кишевшую вокруг толпу. Представлял себе, как Жюли идет здесь ранним утром, совсем одна, и ее шаги звонко отдаются под сводами необъятного пустого собора. От этих мыслей его внезапно отвлекло журчание воды, заглушающее немолчный гул множества голосов и музыку, льющуюся из репродукторов на потолке. В двух шагах от него высился величественный фонтан, испускавший тугие струи из ртов четырех мраморных сомов в центре бассейна. Здравый смысл немедленно охладил его восторг, напомнив, что в любом уважающем себя торговом центре непременно есть фонтан, равно как игровая площадка для детей, киоск с вафлями и центральный эскалатор. Но он поскорей заткнул этого болтливого мистера Зануду, чтобы не мешал сердцу раздуваться от радости. Фонтан находился на пересечении трех главных линий, как и описывала Жюли. Направо или налево? Какая-то женщина с маленькой девочкой рысью устремилась направо, умоляя малышку потерпеть, они почти пришли. Белан последовал за ними. А по пути бросил в не слишком чистую воду красивую большую монетку в два евро, на удачу. В трех десятках метров сияла огнями характерная пиктограмма, обозначающая туалет. Мистер Зануда снова подал голос и попытался умерить его энтузиазм. Да, он в курсе. Пиктограмма означала просто туалет, там не было написано “Добро пожаловать в кабинки Жюли, она сидит у входа”. Тем не менее до сих пор все в точности совпадало с текстом. Лестница в полтора десятка ступенек вела в подвал. Стены были сверху донизу покрыты кафельной плиткой. 14 717, сказал себе Белан, скрестив пальцы. Справа от входа стоял раскладной столик, на нем лежало несколько раскрытых журналов. Горстка мелочи в фарфоровом блюдце. Стул, придвинутый к столу, был пуст. На его спинке висела жилетка. Она появилась, когда он направлялся в мужскую половину. Вышла из кабинки, держа в руках, затянутых в розовые перчатки, тряпку и швабру. Пока она двигалась к чулану, спрятать свои орудия, он рассмотрел ее с ног до головы. Небольшого росточка, чуть полновата; в молодости ее лицо вряд ли оставляло мужчин равнодушными. Седые волосы красивого пепельного оттенка были стянуты сзади тугим узлом. Белан бросил последний взгляд на женщину, о которую разбились его иллюзии, и проскользнул в восьмую кабинку. Сев на унитаз, на котором – он мог бы поклясться! – еще совсем недавно покоилась задница десятичасового толстяка, он обхватил голову руками. Он так верил в этот раз. Он готов был разреветься от обиды.
