– Цыпленки тоже хочут жить… – фыркнул Синий. – Лось, ты
полено пока что положи, время есть…
Он подошел к двери, прислушался, бесшумно выскользнул наружу
и вскоре вернулся со ржавым вместительным ведром. Старательно зачерпнул воды,
протянул Борману:
– Порепетируй. Во-он в тот угол…
Борман, бережно держа ведро перед собой, примерился. Широко
размахнулся. Послышался шлепок, по облупившейся известке потянулась темная,
влажная полоса, очень быстро достигшая пола.
– Получается, – радостно констатировал Синий. –
Ну-ка, еще разок попробуй. О-па! Будто всю жизнь с ведрами бегал… Порядок
такой: лягавый с ведром и лось с поленом бегут впереди и действуют, как я им
объяснял. Следом двигаюсь я с запасным ведром, если что – сразу тебе его подаю.
За мной бабы, которые дамы. Гришан и этот, – он кивнул на Вадима, –
замыкают процессию, зорко глядя по сторонам, не появится ли непрошенный
свидетель.
– А если появится? – спросил Вадим.
– Так и доложишь, – хмыкнул Синий. – Поскольку
больше все равно ничего сделать нельзя… Уяснили? Кто-то что-то не понял? Ну,
коли все молчат, наливаем ведра, присядем перед дорожкой – и айда…
И тут, как в кошмарном сне, на веранде застучали шаги. Никто
не произнес ни слова, не шелохнулся, все застыли, словно в финальной сцене
«Ревизора».
Темная фигура, возникшая на пороге, уверенно потянулась
левой рукой к выключателю. Загорелся тусклый свет. В проеме стоял Василюк,
поигрывая дубинкой, слегка пошатываясь. С первого взгляда видно – вчерашнее
веселье бурно продолжается…
Василюк недоуменно вертел головой. Пожал плечами:
– А ведро у вас зачем? Что творится?
– Лагерные игры после отбоя, герр капо! – наконец
нашелся Синий. – Насколько я помню, уставами не запрещено…
– Не запрещено? – Василюк подумал, рыгнул. – Игры,
игры, после отбоя… После отбоя! А что полагается делать после отбоя? Спать.
Сном греховодников. – Он помахал рукой, словно отгонял курицу: – А ну-ка,
отошли… Пр-роинспектируем…
Они медленно отступили к окну. Василюк прошел в барак, в
классическом стиле Элвиса покачивая бедрами и хлопая себя ладонями по коленкам.
Изображал какие-то джазовые примочки, надо полагать.
– О, чаттануга, пара-бамба-бамба-йе-йе… Смирно, твари!
Они стояли, замерев. Придвинув ногой стул, Василюк неуклюже
на него плюхнулся, вытащил сигареты, с третьей попытки угодил кончиком в пламя
зажигалки. Сделал пару затяжек, принял самую вальяжную позу, какую только
позволял дрянненький старомодный стул. И затянул наставительно:
– Вы знаете, твари, за что вас ненавидит всякий
интеллигентный человек? За то, что вы все опошлили… и украли победу. Пока мы
свергали эту сраную Советскую власть, пока мы ломали хребет КПСС, вы все сидели
по своим норкам, а потом вдруг выползли в одночасье – и начали грабить, хомяки,
защеканцы… Мы, между прочим, боролись не за вас, а за свободу и демократию…
И откуда вы только взялись, паскуды… Кто вам дал п-право красть у нас
победу? Разве мы для вас старались?
Его слушали, потому что больше ничего другого не оставалось.
Была зыбкая надежда, что уйдет к чертовой матери, как только потянет выпить
еще. Но шли томительные минуты, а он сидел прочно, как гвоздь в доске, обвиняя
и обличая, как меж такими водится, от имени «всей российской интеллигенции» и
«всех порядочных людей». Непохоже, чтобы собирался уходить.
– Как об стенку горох, – грустно констатировал в конце
концов капо. – Что и следовало ожидать. А выгоню-ка я вас сейчас, скоты,
на аппель, помаршируете пару часиков…
Вадим расслышал рядом обращенный к Эмилю шепот Синего:
– Как только кинусь – бей по свету. Потом держи ноги…
Несмотря на дикое напряжение, Вадим едва не расхохотался –
чернявый педераст покачивался на стуле, разглагольствовал, как тетерев на току,
даже не допуская мысли, что сейчас его будут кончать…
Синий метнулся неожиданно, как стрела. У Василюка еще
хватило времени измениться в лице, опустить руку к кобуре, а больше он ничего
не успел – Синий обрушился на него, шумно свалил на пол вместе со стулом,
навалился, прижал к полу, и тут же погас свет.
– Ноги! – хрипел Синий, бешено работая локтями.
Раздался жуткий хрип. Эмиль навалился на брыкающиеся ноги
капо, всем телом придавливая их к полу. Василюк хрипел и булькал, пару раз
прямо-таки подбросил Синего в воздух. Но очень быстро хрип стал глохнуть,
дерганья прекратились, пошли кишечные газы, завоняло.
Синий еще какое-то время подпрыгивал на нем, дергая локтями,
потом убрал руки, пригляделся и встал:
– Звиздец активисту… – нагнулся, снял с пояса у трупа
револьвер и дубинку, обернулся: – Все, орлы. Пора срываться. Еще искать начнут
гада… Набирай воду, генерал, живенько! Все помнят расклад? Пошли аккуратно…
– Мужики… – послышалось с нар.
Доцент, доселе не подававший признаков жизни, так что все о
нем начисто забыли, приподнялся на локтях.
В лунном свете видно было, что по лицу у него текут слезы, а
лицо искажено сумасшедшей надеждой. Он, конечно же, понимал, что никто его на
себе не потащит, но надеялся на чудо, потому что больше не на что было
надеяться. Тихо повторил:
– Мужики…
– Ну что уж тут… – негромко сказал Синий. – Ну, коли уж
так… Судьба. – Он выдвинул барабан здоровенного «Айсберга», оглядел
кругленькую обойму, подцепив ее ногтем. – Пульки резиновые. Если прижать к
виску и нажать – будет то же самое, что и свинцовые девять грамм. Ничего лучше
не придумаешь… – Он перегнулся на нары и положил револьвер рядом с Доцентом. –
Только прошу тебя, как человека – погоди немного, а? Пока мы там все провернем.
И все кончится. Все… Как человека прошу, не спеши…
И отвернулся к двери, махнул рукой. Остальные гуськом,
стараясь ступать бесшумно, вышли следом за ним на веранду. На небе не было ни
облачка, сияла луна, густые черные тени ближайших бараков кое-где накрыли
проволоку и протянулись за ограду, заканчиваясь уже на свободе.
– Хорошо-то как, – прошептал Синий. – Удачно. В
тени как раз и подойдем, во-он туда… Ну, живо!
Вокруг стояла совершеннейшая тишина без малейших признаков
жизни. Цепочкой они перебежали неширокое открытое пространство, укрылись в тени
последнего барака. Теперь от проволоки их отделяло метров тридцать. Тишина
по-прежнему окутывала лагерь, возле ворот ослепительно сиял прожектор,
направленный на них с вышки, – а больше электричество нигде не горело, и
слышно было, как в тайге пронзительно, скрипуче, ритмично вскрикивает какая-то
ночная птица.
– Все всё помнят? – в десятый раз спросил Синий. –
По счету «три» лягаш с лосем – на рывок, остальные следом… Раз… два… три!
Вадим прекрасно понимал, что настала пора действовать, и
знал, что другого шанса у него не будет. Мимо него пробежали все до единого,
зачем-то пригибаясь, – и тогда он вспугнутым зайцем помчался направо,
вдоль барака, выскочил в неширокую полосу белесого лунного сияния, вновь нырнул
во мрак, уже не владея собой, – разум подсказывал, что лучше перебежками,
а ноги сами несли к клубу, так, словно собирались выпрыгнуть из-под задницы и
мчаться самостоятельно…
