«Выраженное нарушение невербального общения, например визуального контакта…»
Есть.
«Неспособность общения со сверстниками…»
Есть.
«Отсутствие спонтанного желания разделить с окружающими радость, успехи или интересы…»
Есть. «Трудности в интерпретировании социальных/эмоциональных сигналов…»
Есть.
«Трудности с выражением эмоций или нарушение механизма, сдерживающего проявление гнева…»
Есть.
«…Увлеченность компьютерами объясняется тем, что с ними не нужно разговаривать и общаться, к тому же они логичны, последовательны и не склонны к смене настроения. Именно поэтому компьютеры являются идеальным объектом интереса для людей с синдромом Аспергера…»
Есть.
«У многих людей имеется хобби… Разница между нормальным проявлением и эксцентричностью, характерной для синдрома Аспергера, заключается в том, что своим увлечениям человек предается в уединении, посвящает им практически все время и постоянно о них говорит».
Есть… есть… есть.
Прочтя несколько страниц, Майкл Бэрри осознал, что читает не про сына, а про самого себя. «Много ли найдется людей, которые, открыв книгу, находят в ней инструкцию с объяснением многого в своей жизни? – говорит он. – Отвратительно читать о том, кто ты есть. Мне казалось, я не такой, как остальные, но книга говорила, что я в действительности такой же, как и другие. У нас с женой – типичной парой с синдромом Аспергера – родился сын с синдромом Аспергера». Стеклянный глаз потерял свое значение как причина; удивительно, что его вообще удавалось считать причиной. Разве мог стеклянный глаз объяснить патологический страх пловца перед глубиной – страх перед тем, что таится под толщей воды? Разве мог он объяснить детскую страсть к стирке денежных купюр? Маленький Майкл мыл долларовые купюры, вытирал их полотенцем, а затем складывал между страницами книги и прижимал сверху стопкой книг. И все это для того, чтобы иметь «новые» деньги. «В одно мгновение я превратился в карикатуру, – говорит Бэрри. – Я всегда отличался феноменальным умением сосредотачиваться и очень быстро усваивать материал. И мне казалось, это моя индивидуальная особенность. И вот выясняется, что это типичное качество многих людей с синдромом Аспергера. Теперь мои действия можно объяснить заболеванием».
Бэрри не желал мириться с этим открытием. Он обладал даром находить и анализировать информацию, представлявшую для него интерес. А интерес к собственной персоне всегда был вне конкуренции. И вот в 35 лет он узнал о себе нечто новое – и сразу же пожалел об этом. «Я сразу подумал, что наверняка многие живут с таким синдромом и даже не подозревают о нем. И задумался: может, оно и к лучшему? Может быть, эти знания пойдут мне на пользу?»
Бэрри обратился к психологу, желая разобраться, как его синдром сказывается на жене и детях. Однако его работу эта новая информация не затронула. Не изменилась ни манера инвестировать, ни манера общаться с инвесторами. Он не рассказал им о своем расстройстве. «Я не считал, что это существенный факт, подлежавший раскрытию, – поясняет он. – У меня не было какого-то нового заболевания. Оно всегда во мне сидело». В то же время диагноз объяснял многое в его выборе способа зарабатывать на жизнь: навязчивую потребность в неопровержимых фактах, стремление к логичности, умение легко и быстро «переваривать» скучную и объемную финансовую отчетность. Люди с синдромом Аспергера не в состоянии контролировать свою увлеченность. Его интерес к финансовым рынкам, а не, скажем, к коллекционированию каталогов газонокосилок можно считать чистой воды везением. Посмотрев на ситуацию с такой точки зрения, он подумал, что сложные современные финансовые рынки были будто специально созданы на радость людям с синдромом Аспергера. «Проспекты эмиссии низкокачественных ипотечных облигаций по силам одолеть только человеку с синдромом Аспергера», – замечает Бэрри.
В начале 2007 года Майкл Бэрри очутился в типичной для него странной ситуации. Он купил страховку на массу реально дрянных низкокачественных ипотечных облигаций, созданных на основе кредитов 2005 года, но это были его личные дефолтные свопы. Другие практически не имели с ними дело – почему-то считалось, будто кредиты 2005 года качественнее кредитов 2006 года. На языке рынка облигаций они назывались «старыми». Это был самый главный аргумент: пулы кредитов, против которых он ставил, воспринимались как «относительно чистые». Чтобы доказать ошибочность подобных утверждений, Бэрри провел собственное исследование и выяснил: дефолты по пулам кредитов, на понижение которых он ставил, были почти в два раза вероятнее, чем в целом по сделкам с низкокачественными бумагами 2005 года, а обращения взыскания на недвижимость по ним – на треть. Кредиты, выданные в 2006 году, были действительно хуже кредитов 2005 года, но и последние качеством не отличались, а, кроме того, были ближе к моменту изменения процентной ставки. Для игры на понижение он выбрал самых подходящих домовладельцев.
На протяжении 2006 года и в первые месяцы 2007 года Бэрри посылал свой перечень дефолтных свопов в Goldman Sachs, Bank of America и Morgan Stanley с просьбой показать его потенциальным покупателям. Он хотел получить представление о рыночной цене. В этом, в конце концов, и заключалась официальная функция дилеров – посредничество и формирование рынка. Однако данную функцию они не выполняли. «Создавалось впечатление, что дилеры просто брали мой перечень и делали ставки сами», – говорит Бэрри. С каждым месяцем от сервисеров, отвечавших за сбор платежей по кредитам, поступали все более тревожные данные: качество кредитов, лежащих в основе облигаций, стремительно ухудшалось, тем не менее стоимость страхования этих облигаций падала. «Логика меня подвела, – сокрушается Бэрри. – Я не мог объяснить происходящее». В конце каждого дня проводился небольшой перерасчет: если рынок низкокачественных бумаг падал, банки переводили деньги ему, а если рынок укреплялся, он переводил деньги банкам. Судьба Scion Capital зависела от этих ставок, но в краткосрочной перспективе она определялась не открытым и свободным рынком, а Goldman Sachs, Bank of America и Morgan Stanley, которые ежедневно решали, принесут дефолтные свопы Майка Бэрри прибыль или убыток.
У Майка Бэрри и вправду сформировался весьма необычный портфель дефолтных свопов. Они отбирались необычной личностью, обладавшей необычным взглядом на финансовые рынки и действовавшей без оглядки на кого-либо. Одно только это обстоятельство позволяло фирмам с Уолл-стрит навязывать ему свои цены. Поскольку никто больше не покупал и не продавал аналогичные инструменты, определить их стоимость было крайне затруднительно, поэтому Goldman Sachs и Morgan Stanley определяли ее на свое усмотрение. Бэрри выявил закономерности в их политике управления рынком: все хорошие новости относительно рынка жилья и экономики в целом трактовались как подвод потребовать дополнительное обеспечение со стороны Scion Capital, плохие же новости рассматривались как не имеющие отношения к сделанным ставкам. Фирмы всегда заявляли, что у них нет собственных позиций, а портфель сбалансирован, но их поведение свидетельствовало об обратном. «Чистая позиция банка определялась в соответствии с выбранным ориентиром, – говорит Бэрри. – Не думаю, что эти ориентиры у них были рыночными. Скорее, они руководствовались собственными потребностями». Иными словами, причиной, по которой банки не признавали прибыль по его ставкам, было то, что они сами находились на другой стороне. «При общении с дилерами они разговаривают с тобой, глядя на свой баланс, – писал он в марте 2006 года своему юристу Стиву Друскину. – Содержание баланса и есть их точка зрения. Goldman, похоже, влез в это по уши. Они говорят так, будто с пулами ипотечных кредитов все в порядке. Ни к чему нагнетать панику… и это приносит определенные плоды. Пока они в состоянии привлекать на рынок больше денег, проблема не возникает. Именно это и происходит последние три-четыре года».
