Я огляделся, вокруг – только трупы. Этот-то откуда взялся?
Я придвинулся к окну – от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне – лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир – даже мышцы живота не задеты.
Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришелся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришелся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя – к чему тогда возить лишнюю тяжесть?
От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из-за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то – не сгорать же безвинным животинам?
Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул переметные сумы. Увидев меня, всполошился:
– Как же это, боярин? Где зацепило?
– Недобиток один за углом был, вот и достал.
– В седле удержишься? Уходить отсюда надо.
Только мы сели в седла, как пламя с ревом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло паленым, начали трещать волосы на голове.
– Ходу!
Мы вынеслись со двора – лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.
Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке неразличим.
– Боярин, дай рану перевяжу.
Федька соскочил с лошади, порылся в переметной суме.
– Снимай рубаху.
Я скинул рубаху, вытер ею живот – все равно порезана, да и в крови вся. Забросил ее в кусты. Федька посыпал на рану размельченного мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не дает ранам гноиться.
– Как себя чувствуешь, боярин?
– Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.
Мы поднялись в седла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнется в темноте. И так повезло нам – Федька врага вовремя услышал, опять же – татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе – они помогли. Ведь хреновая ситуация была.
Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот – в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.
Тронулись дальше.
Впереди показался постоялый двор.
– Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.
– Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду – невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!
Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свернутую рубаху. Я надел. М-да, одно достоинство – что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем – там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.
Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село – большое, на церкви – звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно – физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенес обе переметные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял еще одну. Места много не займет – пусть лежит.
Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.
– Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?
– Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.
Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвертый день мы въезжали в Вологду.
– Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.
– Нешто мы не понимаем?
Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По-быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.
– Ну, какие новости? – спросил я Лену.
– В городе – никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал – не вернулся ли ты.
– Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.
– Сказала уже.
Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.
– Лен, я бы с Федором сходил – оба с дороги, обмыться надо.
– Воды много, после нас помоется.
Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.
– Где это тебя?
– На постоялом дворе, случайно.
Лена заглянула мне в глаза.
– Ой, обманываешь ты меня?
– Истину глаголю.
Лена помогла мне обмыться. Я лежал на лавке и блаженно жмурился. Обмыться в бане с дороги – уже полезно и приятно, а уж когда тебя любимая женщина мочалкой трет, вроде невзначай касаясь разных таких мест, так и вовсе хорошо.
Следующим днем я с Федором уже скакал в деревню. Наудачу Андрей оказался здесь, а ведь запросто могли разминуться. Пока Федор обнимался с боевыми холопами, Андрей доложил мне о делах.
– Плотника с семьей взял в холопы. Думаю, ругать не будешь?
– Кто таков?
– Перебежчик из Литвы, с семьею вместе. На торгу подряжался на работу. Взял я их, избу себе ставить разрешил, за одним и мастерство его посмотрим. О доме не уговаривался, пока за прокорм работает.
– И как?
– На избу посмотри – уже заканчивает.
Мы прошли в дальний конец деревни. Изба уже была почти готова, стояла под крышей. Быстро – сколько меня не было? Я наморщил лоб, вспоминая. Да месяца полтора. Из избы вышел кряжистый, бородатый мужик лет сорока. Для мастерового – самое то, опыт уже есть и силы. В самом возрасте мужик. Увидев Андрея, зашагал к нему.
– Здоровьичка вам.
– Ты не мне – вот боярину здоровья желай.
Плотник поклонился – степенно, с достоинством.
– Терентием отец назвал.
– Что, Терентий, не понравилось житье на Литве?
– Притеснял уж больно хозяин прежний.
– За дело небось?
– Как же – за дело… Работу спрашивал, а денег не давал. А у меня – семь ртов, окромя жены. Все кушать хотят.
