Среди возбужденных голосов она узнала голос Маэстро, который провожал какого-то посетителя, потом услышала незнакомый голос и, хотя слов было не разобрать, встала с бьющимся сердцем, ибо то был голос смерти, бросавший угрозы, которые в ее ушах звенели набатом. И с какой бы стороны она ни смотрела на эту картину хаоса, она леденела от страха, видя зловещую тень на бескрайнем пространстве ужаса и беспорядка. Наконец, голос казался в два раза страшнее оттого, что был прекрасен, и эта красота шла от древней силы, теперь устремившейся в иное русло.
«Я вас знаю, но не знаю откуда».
– Надо признать, руки у тебя ловкие, – послышалось сзади.
Рыжий поднялся, похоже не без труда, потому что спотыкался на ходу, неуверенно проводя рукой по волосам. У него было круглое лицо, двойной подбородок, придававший ему вид ребенка, и живые блестящие глаза, которые сейчас немного косили.
– Меня зовут Петрус, – сказал он, склонившись перед ней и тут же растянувшись на паркете.
Клара изумленно смотрела на него, а он с трудом поднялся и тут же повторил свое приветствие.
– Маэстро не сахар, но этот – исчадие ада, – сказал он.
Клара поняла, что он говорит про голос смерти.
– Ты знаешь Губернатора? – спросила она.
– Губернатора знают все, – растерянно ответил он. И, улыбнувшись, добавил: – К сожалению, я в малопрезентабельном виде. Мы же не очень переносим спиртное, все дело в конституции. Но москато
[4]
за ужином было божественное.
– Ты кто? – спросила она.
– Ах, правда, – сказал он, – нас не представили. – И он поклонился в третий раз. – Петрус, слуга покорный, – сказал он. – Я у Маэстро вроде как секретарь. Но с сегодняшнего утра я главным образом твоя дуэнья. Согласен, похмелье не лучшее состояние для знакомства. Но я постараюсь сделаться приятным, тем более что ты правда хорошо играешь.
Так текли первые дни в Риме. Клара не забыла голоса смерти, хотя работали они с Маэстро без передышки и не заботясь о том, что происходит снаружи. Аччиавати велел, чтобы она приходила рано утром в пустой кабинет, чтобы не прознали про вундеркинда, которого он взял себе в ученики.
– Рим любит монстров, – сказал он ей, – а я не хочу, чтоб он сделал монстром тебя.
Каждое утро на рассвете Петрус забирал ее из дому и вел по безмолвным улицам, а затем возвращался на виллу Вольпе, туда она возращалась к обеду.
После чего оставлял ее в зале у патио, где было фортепиано для занятий. Там она работала до ужина, во время которого компанию ей составляли Петрус и Пьетро. Иногда после ужина к ним присоединялся Маэстро, и они снова работали до темноты. Клару удивляла терпимость, с которой Аччиавати и Пьетро относились к Петрусу. Они дружески привечали его и не обращали внимания на странности его поведения. А ведь он не слишком старался держать себя в руках; приходя будить ее по утрам, он дышал перегаром, волосы были всклокочены, глаза мутные. Кларе казалось, что москато первого дня вошел в привычку, потому что ноги Петруса постоянно заплетались, во время занятий он заваливался в кресло и спал, изредка пуская слюну, а порой рычал что-то нечленораздельное. Проснувшись, он с трудом понимал, где находится. Затем Петрус пытался восстановить миропорядок, решительно обдергивая куртку или панталоны, но существенных результатов, как правило, не добивался и в конце концов уныло капитулировал. Наконец, если он вспоминал о существовании Клары и решался заговорить, это давалось ему не сразу, ибо в исторгаемых им звуках отсутствовали гласные. И все равно она любила его, хотя и не совсем понимала, зачем он при ней состоит, но новая жизнь пианистки целиком поглощала ее энергию, так что на прочие аспекты римской жизни мало что оставалось.
Уроки с Маэстро не походили ни на что, что она могла бы себе представить. Бóльшую часть времени он с ней разговаривал. Когда он ставил перед ней новые ноты, то никогда не говорил, как нужно играть. Но потом задавал вопросы, на которые она всегда знала, что ответить, потому что его интересовало не то, что она подумала, а что увидела. Поскольку она сказала, что русская соната вызвала в ней образы сухих степей и серебряных рек, он заговорил с ней о северных степях и бескрайних странах ракит и льдов.
– Но мощь такого великана под стать его же неторопливости: именно поэтому ты играла так медленно.
Он расспрашивал ее про родное селение, и она описывала черепичные крыши, вершины гор, каждый уступ и каждый пик которых знала наизусть. Она так полюбила часы, проведенные с Маэстро, что в начале ноября, через два месяца после приезда в Рим, тоска по утраченным горам уже не казалась ей невыносимой. Впрочем, Маэстро особой привязанности к ней не выказывал, и ей казалось, что цель его расспросов – не обучение, а подготовка к чему-то, что ведомо лишь ему. Периодически у нее возникало ощущение, что он знал ее прежде, хотя они встретились только в сентябре.
Однажды, когда они разбирали жутко скучное произведение, и она, не сдержавшись, без причины ускорила темп, он раздраженно заметил:
– Опять ты за старое.
Она спросила название плодов того первого дня и сказала ему:
– Лучше дал бы мне персиков.
Он посмотрел на нее с еще большим раздражением, но положил перед ней ноты со словами:
– К своему несчастью, человек этот был немец, но все же он разбирался в персиках.
Играя и снова улавливая летучие завитки удовольствия, Клара пыталась понять, что она угадала за раздражением Маэстро, – то был порыв, обращенный к кому-то, чей смутный силуэт недолго витал в воздухе. И хотя последующие дни походили на предыдущие, они несли на себе новую печать – переклички с призраком.
Очень часто Маэстро приходил в дом Пьетро после ужина. Фортепиано стояло в большой комнате, выходившей в патио, и, работая, они оставляли окна распахнутыми в прохладный вечерний воздух. Пьетро слушал их, покуривая и попивая наливку, но до конца урока не заговаривал. Петрус, как всегда, дремал в большом покойном кресле, пока не смолкнет фортепиано и его не разбудит наступившая тишина. Потом Клара читала или мечтала под их разговоры, потом ее отводили в спальню, а сами продолжали рассуждать о чем-то в ночи, и еще долго отзвуки их голосов, перелетая спящее патио, баюкали ее сон. И вот однажды вечером, ближе к середине ноября, когда окна не открывали, потому что лил сильный дождь, Клара слушала, как они беседуют, листала ноты, которые принесли для занятий, и услышала, как Аччиавати сказал: «Да найдем ли мы когда-нибудь правильный темп?» Она раскрыла какой-то старый потрепанный сборник.
Черными чернилами на полях возле первых нотных станов были написаны строки:
la lepre e il cinghiale vegliano su di voi quando
camminate sotto gli alberi
i vostri padri attraversano il ponte per abbracciarvi
quando dormite
[5]
