– Так его зовут Илья! Значит, он попал туда, куда надо.
Священник подошёл к Ножкину и положил руку на его плечо. Рука была крупная, как и он сам, но прикосновение оказалось на редкость лёгким. Илья поднял голову и увидел, что батюшка с улыбкой смотрит на него, не пытаясь отвести взгляд. Такое было впервые. Обычно незнакомые люди стеснялись Ильи, поэтому в их взглядах и разговорах чувствовалась какая-то натуга. Потом это проходило, но поначалу всегда было так.
– Меня зовут отец Александр. Вера рассказала, что завтра тебе предстоит нелёгкая операция. Мы можем помолиться о её благополучном исходе… Но только если ты сам этого хочешь…
– Хочу! – не раздумывая воскликнул Илья.
– Ты когда-нибудь исповедовался?
– Нет.
– А знаешь, что это такое?
– Да. Мне дед рассказывал. Это когда надо покаяться в своих грехах.
– Правильно. А ты готов?
– Готов.
– Ну, тогда пошли.
Отец Александр подкатил коляску к столику и набросил на голову Ильи епитрахиль – сдвоенной полосу узорной ткани, символизирующую благодать.
– Сначала приложись к честному кресту и святому Евангелию, – тихо подсказал батюшка. – А теперь вспомни поступки, за которые тебе стыдно, за которые хочется попросить прощение. И ничего не утаивай, потому что ты раскрываешь их не передо мной, а перед Господом, Который и без того всё знает, но ждёт признания от тебя и всегда готов помиловать искренне кающегося.
* * *
Честно говоря, Илья и сам не раз жалел, что не может попросить прощения у всех, кого он обидел в своей жизни и кто остался в тех далёких городах и посёлках, куда он вряд ли сможет вернуться… Но сейчас Ножкин словно увидел всё в ином свете. Словно знал, что его «прости», лишь сорвавшись с губ, сразу разыщет тех, кому оно предназначено. Поэтому, собравшись с духом, он вспомнил и свои насмешки над новичками, которые боялись прыгнуть с метрового трамплина, и списанные у отличницы Василевской диктанты, и как он до смерти напугал семью полковника Тарасюка, и как дал в лоб драчуну Аполенису, и про конфеты, которые украдкой таскал из вазочки и про многое другое…
– Всё? – спросил батюшка, когда Илья замолчал.
– Нет, ещё я Золотова обидел… ну, который стихи пишет… а дед заставил попросить прощение.
– Попросил?
– Да…
– Это ты правильно сделал: зачем иметь врагов, когда лучше иметь друзей? Каешься, Илья?
– Каюсь! – чистосердечно признался Ножкин, и вдруг ему стало так легко, словно он сбросил с плеч мешок кирпичей.
Батюшка шёпотом прочитал над Ильёй разрешительную молитву, перекрестил его макушку и тихо сказал:
– Да поможет тебе Господь…
* * *
На воскресную Литургию – народу пришло много. Перед службой люди перешёптывались, приветствовали знакомых лёгкими поклонами, покупали свечи, писали записки за здравие и упокой. Но когда после возгласа священника чтец начал читать псалмы, движение стихло. А когда отворились Царские врата, когда зазвенели колокольчики кадильницы, когда храм наполнился ароматом ладана, все замерли, и этот внешний покой нарушался только во время крестных знамений и поклонов. Правда, Илья с непривычки не выдержал неподвижности и пару раз украдкой оглянулся. Он заметил, что у многих в глазах блестят слёзы. Но, похоже, слёз тут никто не стыдился и даже не прятал: наверное, из-за того, что хор в самом начале пропел: «Блаженни плачущие», – а зачем прятать блаженство, которое есть высшей степенью счастья?…
Больше всего Илье понравилась длинная и красивая песня, в которой много раз повторялось слово «херувимы». Уже позже он узнал, что она так и называется – «Херувимская», потому что призывает людей оставить все земные заботы и, словно ангелы, восславить Бога.
А потом было самое главное, ради чего люди приходят на Литургию – Причащение. Илья сам подъехал к чаше со Святыми Дарами, и Вера, молодец, не стала ему помогать. Потом он вернулся на своё место, и вдруг понял, что почти не боится завтрашней операции.
А люди всё шли и шли. Тихо пел хор. Илья неотрывно смотрел на икону Спасителя у Царских врат. И чем дольше он смотрел, тем живее становился лик Господень. Ножкину даже показалось, что уста на иконе дрогнули в спокойной, ободряющей улыбке.
А может, в этом были виноваты слёзы, незаметно подступившие и к его глазам?
* * *
Причащение завершилось. Начались благодарственные молитвы. А Ножкин всё смотрел и смотрел на икону, не в силах отвести взгляда. Он смотрел на неё и едва слышно шептал: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Илья не знал, откуда пришли эти простые слова, но повторял их вновь и вновь, сжимая ручки коляски, как это обычно делают, когда хотят выкарабкаться из глубокого кресла.
Неожиданно Ножкин почувствовал протянутую ему руку. Именно почувствовал, а не увидел, но и этого было достаточно. Не раздумывая, Илья тоже протянул ладонь навстречу и шагнул вперёд. Он не знал: во сне это или наяву.
Но если это был сон, то почему на лицах стоящих в храме было столько радостного изумления?
