Не все обновленческое духовенство действовало из честолюбия или желания угодить власти; были люди, искренне стремившиеся к созданию обновленной церкви. Таким был священник колпинского храма Святителя Николая Александр Боярский. Свидетельствуя на петроградском церковном процессе, он говорил: «Лично я — священник-народник, пошел в священники, чтобы служить народу… Мы хотели взять под защиту Евангелия такие вещи, как борьбу с капиталом, как социальное равенство». Таким людям предстояло разделить общую судьбу духовенства: в 1934 году епископ Александр Боярский был арестован, «его судьба осталась неизвестной. Был неясный слух, будто его видели в Ивановской тюрьме, в безумии. Затем наступили годы ежовщины… Следы Александра Боярского пропали», писал Краснов-Левитин.
Иначе сложилась жизнь Александра Введенского: в середине 20-х годов он возглавлял обновленческий Синод, жил в Москве. В то время он был чрезвычайно популярен в Ленинграде благодаря публичным диспутам с атеистами, которые устраивались в большом зале Филармонии. Это были настоящие представления, билеты на них раскупались заранее, и Введенский актерствовал перед переполненным залом, дискутируя с оппонентами. Он был эффектен, велеречив, и «шляпки, воротнички, рясы, истерические барышни и старухи в зале и даже блузы, куртки и гимнастерки на хорах» аплодировали оратору в рясе. В 1927 году в зале Филармонии был устроен диспут с участием Луначарского, речь митрополита о религии «как синтезе науки, искусства, жажды справедливости» привела зал в экстаз, а Луначарского и других оппонентов Введенского приняли холодно. Один из них едко заметил проповеднику: «Если религиозные вопросы — ваша святыня, не делайте их предметом торга». Он был прав: речи Введенского были не отстаиванием веры, а лицемерной, точно рассчитанной игрой. Он ладил с безбожной властью и в секретном циркуляре рекомендовал иереям-обновленцам разбираться со «староцерковниками» с помощью ОГПУ. Лукавый пастырь скончался в 1945 году, с его смертью формально завершилось движение обновленчества (в действительности оно закончилось гораздо раньше).
В 1922 году карьера Введенского только входила в зенит, и наложенное митрополитом Вениамином отлучение было серьезнейшей помехой, но, вероятно, он понимал, что Вениамин обречен. 1 июня в петроградское ГПУ пришла телеграмма из Москвы: «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду, подобрав на него обвинительный материал… Вениамин Высшцеркуправлением отрешается от сана и должности». Введенский как представитель Высшцеркуправления (ВЦУ) присутствовал при аресте, он подошел к митрополиту за благословением, но тот сказал: «Отец Александр, ведь мы с вами не в Гефсиманском саду». Ужаснуло ли Введенского упоминание о Гефсиманском саде и поцелуе Иуды, мы не знаем.
10 июня 1922 года в Большом зале Филармонии начался суд над «церковниками». Формально он был открытым, но в зал впускали только по билетам-пропускам, поэтому бо́льшую часть публики составляли курсанты военных училищ и студенты Коммунистического университета имени Зиновьева
[25]
. В это учебное заведение принимали коммунистов со стажем не менее трех лет, университетский курс начинался с повторения школьных азов — молодая советская элита была малограмотна, но идейно закалена. Едва ли намного образованнее был председатель трибунала, бывший булочник Семенов, но в роли главного обвинителя выступал сам замнаркома юстиции П. А. Красиков, человек, несомненно, образованный. Какие странные вопросы он задавал подсудимым! Например, спрашивал у студента богословских курсов: «Ведь вы же сын крестьянина, не монаха?», неужто он не знал, что монахи — люди бессемейные? Знал, конечно, просто потешался, на радость залу, ведь он творил не суд, а расправу. Перед революционным трибуналом предстали 85 человек: духовенство, близкие к церковным кругам люди и те, кого арестовали во время беспорядков при изъятиях ценностей из храмов. Из тюрем их привозили в грузовиках. «Еще на Невском и на повороте с Невского что ни день густо стоял народ, а при провозе митрополита, — писал А. И. Солженицын, — многие опускались на колени и пели „Спаси, Господи, люди Твоя!“… В зале бо́льшая часть публики — красноармейцы, но и те всякий раз вставали при входе митрополита в белом клобуке». Это судилище длилось 25 дней.
Все происходившее в зале Филармонии напоминало о ранних временах христианства: глумление обвинителей, скорбные рассказы арестованных у храмов простецов, смелость свидетелей, рисковавших оказаться за правду среди подсудимых, бесстрашие представителей защиты. Александр Введенский тоже был вызван свидетелем и, по его уверению, собирался говорить в защиту митрополита. Может, и так, ведь ему надо было оправдаться в глазах духовенства и верующих. Но перед входом в зал суда он был ранен в голову камнем, который бросили из толпы, и выступать раздумал. Впрочем, это ничего бы не изменило, как ничего не меняли героические усилия адвокатов, разоблачавших ложь обвинения. Один из обвинителей сказал с простотой палача: «У нас тут юридических фактов, может быть, мало, но это не важно, потому что это есть борьба не на жизнь, а на смерть». А Красиков заявил: «Вся православная церковь — контрреволюционная организация. Собственно, следовало бы посадить в тюрьму всю церковь!» 5 июля был оглашен приговор: десять обвиняемых были приговорены к расстрелу и конфискации имущества; 50 человек — к разным срокам заключения, а 25 подсудимых оправданы. В приговоре был и такой пункт: все осужденные должны оплатить судебные издержки, и самые большие суммы (по 100 тысяч рублей) — семьи смертников. Приговоренные к казни не признали за собой вины. «Что бы ни случилось со мной, слава Богу за все», — сказал в последнем слове митрополит Вениамин.
Семь смертников принадлежали к духовенству, трое — Ю. П. Новицкий, Н. А. Елачич и И. М. Ковшаров — были юристами, пытавшимися защитить церковь от разграбления и погрома. Приговоренные ожидали казни больше месяца, а в это время их адвокаты и родственники, Политический Красный Крест, Комитет помощи политзаключенным, Академия наук и даже Высшцеркуправление ходатайствовали об их помиловании. 3 августа Президиум ВЦИК постановил оставить в силе четыре смертных приговора, а шести осужденным заменить казнь пятилетним сроком заключения (каков диапазон карательных мер за одно и то же «преступление»!). Митрополит Вениамин, архимандрит Сергий, Ю. П. Новицкий и И. М. Ковшаров были расстреляны в ночь на 13 августа. Перед казнью их переодели в лохмотья и обрили, потому что в ГПУ опасались, что верующие будут искать тела мучеников, а в таком виде их было трудно опознать. Расчет палачей оправдался — место казни осталось неизвестным, а несколько лет назад на Никольском кладбище Александро-Невской лавры появилась символическая могила митрополита Вениамина.
В петроградских храмах тайно поминали митрополита, молились об убиенных и заточенных, но церковный раскол становился все глубже: храмы переходили к обновленцам, и сторонники арестованного патриарха Тихона и церковной традиции негодовали. Вместо мира, к которому призывал митрополит Вениамин, в общине усиливались ожесточение и раздор. В сентябре 1923 года «Красная газета» писала о происшествии в церкви Святого Пантелеймона: «Вчера, 11 сентября, в храм явились два священника, назначенные от „красной церкви“ вместо смененных приверженцев „древлей веры“, и приступили к совершению всенощной. Толпа тихоновцев, человек в полтораста, находясь внутри церкви, стала громко кричать, требуя, чтобы священники прекратили службу и ушли. Такая же толпа „платочков“ и „картузов лабазного типа“ стояла вне храма и уговаривала идущих в храм идти в Спасскую церковь, „где, слава Богу, пока все по-старому“. Когда священник попросил вести себя в церкви потише, тихоновцы устроили ему форменный кошачий концерт. Но священники были уже достаточно обстрелянными и продолжали службу под гомон тихоновцев. Всенощная была благополучно доведена до конца». Обновленцы были ребята крепкие, но этот эпизод свидетельствовал о нравственном упадке в среде прихожан, оскорблявших своим поведением святость храма. Малодушие одних и слепое ожесточение других подрывали устои церкви, и только подлинные подвижники из духовенства могли остановить разрушительный напор.
