Позже эстеты столицы будут грустить об уходящем былом. А. Н. Бенуа писал: «Петербург не тот, что прежде. Он как-то повеселел, не к лицу помолодел… По-прежнему в огромных окнах дворца отражается блеклая заря белых ночей, по-прежнему лепятся громады Биржи, Академии наук, Исаакия, Сената, Адмиралтейства, но вокруг этого Рима и Вавилона растет какая-то трава с веселенькими цветочками, воздвигаются огромные дома с приятными роскошными фасадами, открываются залитые светом магазины, наполненные всякой мишурной дрянью».
Меняется освещение городских улиц. В 60-е годы, по воспоминаниям А. Ф. Кони, вдоль тротуаров на Невском стояли «невысокие чугунные тумбы, выкрашенные в черную краску. Перед большими праздниками их жирно красят вновь, причиняя тем некоторый ущерб платьям задевающих за них франтих. В дни иллюминаций на них и около них ставятся зажженные и портящие воздух едким дымом плошки. На Невском, Морской и некоторых из главных улиц стоят на солидных чугунных столбах газовые фонари. Все остальные местности в городе освещаются масляными фонарями. Такой фонарь имеет четыре горелки перед металлическими щитками, но свет дает лишь на очень близком расстоянии вокруг себя. В узкой Галерной улице такие фонари висят высоко на веревках, протянутых от домов с обеих сторон улицы». В конце 70-х годов газом освещаются улицы не только в центре города, но и на Петербургской и Выборгской сторонах; на окраинах масляные фонари заменены керосиновыми. Невский проспект в 1884 году уже освещен электричеством.
К концу XIX века Невский проспект становится центром деловой жизни столицы: здесь сорок банков, двадцать четыре банкирские конторы, десять страховых обществ, торговые дома многих фирм. Первые этажи зданий на Невском занимают рестораны, магазины, кафе. Сверкают пестрые рекламы, проспект залит целым морем огней. Центральные улицы города выстланы торцами; на окраинах тротуары сколочены из досок, а некоторые улицы так и остались немощеными, с непролазной грязью весной и осенью.
В 70-е годы Городская дума поставила вопрос о закрытии кладбищ в городской черте для улучшения санитарного состояния в столице. Это предложение столкнулось с множеством препятствий, но в 1873–1875 годах были открыты два новых пригородных кладбища: Преображенское в Обухове и Успенское в Парголове. В столице самым дорогим оставалось кладбище Новодевичьего монастыря на Забалканском проспекте. Кладбище Новодевичьего монастыря — одно из примечательных мест нашего города. Оно невелико, но вы найдете на надгробиях немало имен, известных в русской истории. Есть на Новодевичьем кладбище еще одна достопримечательность — надгробие со скульптурой, изображающей Христа на Его крестном пути. По воспоминаниям ленинградцев, переживших блокаду, в то страшное время люди приходили сюда молиться. В начале 80-х годов XX века городские власти хотели уничтожить это маленькое кладбище, перезахоронив «именитых», а остальные могилы сровняв с землей. Не знаю, что помешало тогдашнему хозяину города Г. В. Романову, но кладбище Новодевичьего монастыря, к счастью, сохранилось.
Казалось, жизнь города менялась стремительно и необратимо, вытесняя все прошлое. Городу не было и двухсот лет, но лишь внимательный взгляд мог различить в нем первоначальные черты, следы замыслов его основателя. Долговечнее других оказались городские традиции, связанные с водой, с рекой. Пушечные выстрелы извещали жителей города о подъеме воды в Неве; в Крещение происходило торжественное водосвятие. Открытие навигации тоже было праздником. Горожане собирались на набережной Невы полюбоваться зрелищем: «Примерно в половине двенадцатого от Петропавловского берега отваливал двенадцативесельный катер, на котором стоял в полной парадной форме генерал, комендант Петропавловской крепости… Матросы гвардейского экипажа изо всех сил наваливались на весла, быстро пересекали Неву и лихо подходили к Зимнему дворцу, при этом все весла ставились «на валек» — вертикально, как полагалось в торжественных случаях и на парадах. Генерал направлялся во дворец, чтобы получить разрешение открыть навигацию. Через несколько минут он возвращался, и катер так же стремительно мчал его к крепости под грохот пушечного салюта, это почти всегда совпадало с полднем. Одновременно на сигнальной мачте крепости поднимался флаг. Все пароходы, стоявшие у пристаней, гудели и тоже поднимали флаги, то же делалось и на пристанях» (Д. А. Засосов, В. И. Пызин. «Из жизни Петербурга 1890–1910-х годов»).
С петровских времен сохранялся и ритуал похорон императора. А. Н. Бенуа вспоминал процессию, которую он видел 8 марта 1881 года, в день погребения Александра II: «Наконец, после многосотенной толпы духовенства в черных ризах появилась и печальная колесница с гробом… Цугом запряженных лошадей (в четыре или шесть пар) в траурных попонах вели под уздцы конюхи в своих эффектных мрачных ливреях. Тут же шли в касках с спадающим черным плюмажем скороходы. Четыре края высокого балдахина были уставлены рядами рыцарских шлемов с колыхающимися перьями… Гроб, покрытый золотой парчой, стоял на высоком помосте». По традиции траурное шествие включало символические изображения Жизни и Смерти. «Жизнь была представлена закованным в золотую броню рыцарем, верхом на покрытом золотой парчой коне. Смерть олицетворял рыцарь в черных доспехах, следовавший пешком… черный рыцарь с опущенным забралом шел такой ковыляющей походкой, его так качало во все стороны, он так волочил ноги, что его можно было заподозрить в нетрезвости. Потом рассказывали, что, дойдя до крепости, этот несчастный пеший „рыцарь смерти“ свалился в беспамятстве или даже умер. Несмотря на то, что для этой роли нашелся какой-то доброволец — мясник с Сенной, знаменитый своей атлетической силой. Видимо, и сам Геркулес не смог бы одолеть весь этот путь в пять, по крайней мере, верст пешком, местами по скользкому льду, коченея от холода, неся на своем теле пуда два железа и стали. Ведь его доспехи не были бутафорскими, то были подлинные исторические латы XVI века, выданные из императорского царскосельского арсенала…»
Этот печальный «рыцарь смерти», почти в беспамятстве провожающий в последний путь убитого императора, и впрямь символический образ. Город еще только раз увидит торжественную церемонию погребения императора, когда в 1894 году умрет Александр III. Сейчас он следует за гробом отца, а в одной из придворных карет едет его тринадцатилетний сын Николай, будущий император Николай II, который с его тринадцатилетним сыном и всей семьей будет расстрелян в 1918 году. Но пока — на закате столетия — ничего подобного нельзя и представить. По Невскому проспекту и Дворцовой набережной спешат придворные кареты; в Летнем саду и на Каменном острове можно встретить кавалькады всадников и всадниц. Аристократки одеты подчеркнуто строго, это выгодно отличает их от «новой аристократии» — богатых дельцов, чьи жены соревнуются в великолепии туалетов и драгоценностей. Когда придворные праздники и торжества выходят на улицы столицы, они кажутся маскарадом из далекого прошлого, хотя со времени пышных торжеств Екатерининской эпохи не минуло и ста лет. А. Н. Бенуа описал такой праздник: «В 1889 году мне выдался случай увидеть вблизи высшее общество, мало того — царский двор и самого царя. В середине июня я в Петербурге был свидетелем одного из последних торжеств в духе и в масштабе великолепных придворных празднеств XVIII века. Праздновалось бракосочетание брата государя, великого князя Павла Александровича с принцессой греческой Александрой Георгиевной… Свадебный обряд был совершен в Казанском соборе, и туда… были доставлены высоконареченные, прибывшие в сопутствии всей царской родни из Петергофа морем и высадившиеся на Английской набережной. Оттуда свадебный поезд проследовал по главным улицам столицы — по Большой Морской и по Невскому проспекту…
