– Я нашёл это в Париже, – сказал господин Эшли.
Гсподин Джон вопросительно поднял бровь.
– Я подумал, что тебе понравится. Так сентиментально.
Господин Джон расхохотался, и вскоре все стали смеяться, хотя никто и не пошутил.
Там оказалась картина, изображающая солдат в сражении, которые не идут в атаку, потому что заняты маленькой раненой собачкой.
– Верне, – объявил господин Эшли торжественно, как судья.
Господин Джон так же важно кивнул, пока у него не затряслись от смеха губы:
– Для холла? Или гостиной?
Теперь смеялись только Уилксы. Все остальные просто восхищались картиной господина Верне, где солдат во время войны волнует раненая собака. Почему бы им, не воспользовавшись моментом, сбежать, спасая свои жизни, вот о чём я подумала.
Господин Джон, пожевав губами, изрёк:
– Грандиозно.
– Люди сражаются, а страдает собака, – подхватил господин Эшли.
Взгляд господина Джона стал другим, словно шутка уже стала несмешной.
– Человек обречён оплакивать своих близких.
Отец Эшли говорил уже не о картине.
– Мама не мучилась?
Господин Джон готов был разрыдаться, но ему очень не хотелось показывать свою слабость.
– Смерть милосердна. Мама теперь в руках Спасителя.
– О Эшли, дорогой Эшли! – прервали молчание Индия и Милочка.
Они кинулись обнимать его с такой силой, что он потерял равновесие и взмолился:
– Стойте, пожалуйста, прекратите! Не сбейте уставшего путника с ног!
Милочка показала ему язык.
Разговор вернулся в обычное русло. Господин Джеральд принялся расспрашивать об Ирландии и не успокоился, пока Эшли не описал ему каждый день поездки от Дублина до Корка, где всё время льёт дождь, а солнце и не садится полностью, а лишь медленно погружается в туман.
– О да, там довольно влажно, – гордо проговорил господин Джеральд, хлопнув себя по бёдрам, словно он сам напустил сырость в эту страну.
– А как наш любимый народ? Кого изберут: Фримонта
[47]
или Бьюкенена?
[48]
– спросил отец.
И господин Эшли сказал: в Европе полагают, что у нас вот-вот начнётся война. У меня резко кольнуло в сердце, и я села в кресло-качалку, в котором любила сидеть мисс Элеонора. Я начала обмахиваться, тяжело дыша, все расплылись у меня перед глазами, а до слуха донёсся невнятный голос мисс Эллен, которая сунула мне в руку стакан с чаем.
– Всё в порядке, – ответила я. – Просто я не хочу никакой войны.
– Чувствительные умы возобладают, Мамушка, – промолвил господин Джон.
Но господин Эшли, подняв глаза, грустно возразил:
– Разве? Глупец не блещет пониманием. Он блестяще рассуждает лишь у себя в голове.
– Без сомнения, возобладают, – отрывисто ответил господин Джон.
А я мысленно согласилась с господином Эшли.
Затем на лужайке показался фургон, запряжённый шестёркой лошадей, с огромным ящиком, привязанным верёвками.
Господин Эшли сказал Мозу отправить несколько человек в мамин розовый сад. Они принесли тормозные колодки, блоки, ломы и всё такое.
Мы всей толпой направились в сад, где миссис Элеонора посадила столько роз, что два негра изо дня в день ухаживали за ними. Розам нужно больше заботы, чем некоторым детям. Полевые работники стянули ящик с фургона, и Моз ломом вскрыл его. Там оказался металлический конь с зеленоватым отливом. Он встал на дыбы, размахивая передними ногами в воздухе. Видала я лошадей и получше.
Господин Джон смахнул слезу.
– Этрусский, – доложил господин Эшли, словно господин Этрусский был особенно хорошим мастером по изготовлению зелёных металлических коней.
– Элеонора… она… была бы в восторге.
– Я купил его для мамы. Её чудесному саду так не хватало фонтана.
– Она часто говорила об этом…
Все чувствовали себя так, что лучше бы их здесь не было, словно мы вторглись в чужие владения. Уилксы всегда заставляли людей так себя чувствовать.
В этом ящике прятался не только большой зелёный конь. Эшли привёз для господина Джеральда серебряную стопку из Ирландии. Не знаю, почему она называется «стременная» – даже ребёнок в неё ногу не засунет. Господин Джеральд почувствовал себя обязанным. Он захотел узнать, где именно господин Эшли купил её, и когда тот сообщил, господин Джеральд улыбнулся, потому что отлично знал этот магазин и не раз проходил мимо.
Для мисс Эллен господин Эшли привёз чудесную шаль с каймой, а сёстрам воротнички и манжеты на шнуровке. Может быть, он купил шаль для своей матери, но подарил её мисс Эллен.
Когда господин Эшли спросил о мисс Кэти, мисс Эллен сказала:
– Вчера конь сбросил её, и она слегка повредила ногу. Я посоветовала ей остаться дома.
Господин Эшли улыбнулся, словно они с мисс Эллен знали о чём-то, неизвестном остальным.
– Мисс Кэти… упала? Она скорее репей, а не маленькая девочка.
– Она уже не маленькая девочка, Эшли, – ответила мисс Эллен.
– А.
Вечером того же дня я с мисс Кэти сидела на крыльце в Таре, когда подъехал Эшли. Он всегда одевался безупречно. Даже когда господин Эшли был маленьким, я ни разу не видела его одетым неряшливо. Он уже сменил дорожный костюм: на нём были ярко начищенные рыжие сапоги, серые брюки, которые казались уже, чем надо, новенькая белая рубашка, на галстуке красовалась золотая булавка, а на голове – шляпа, почти такая же белая, как и рубашка.
Сорвав с головы шляпу, он улыбнулся мисс Кэти. Она сидела прямо и неподвижно, будто в неё ударила молния. Господин Эшли взбежал по ступенькам и, церемонно поцеловав мисс Кэти руку, сказал, как же она выросла. В ответ мисс Кэти не вымолвила ни словечка. Наверно, духу не хватило.
– Сожалею о вашем падении, – произнёс господин Эшли.
Мисс Кэти попыталась объяснить, как всё случилось, но у неё перехватило дыхание.
– Просто ветка, – вот и всё, что она смогла из себя выдавить.
– Ну, если скакать галопом через лес…
