Филипп резко вырвался из рук Джека, который пытался его удержать.
– Я сейчас разберусь, – сказал он, подходя к Мамушке.
Она ни на шаг не отступила перед этим юнцом.
– Господин Флит, – снова заговорила она. – А что вы расскажете отцу об этом вечере? Он что, гордиться вами станет? А вы, господин Обермейер? Всего три недели прошло с тех пор, как ваш отец отправился на небеса, а ваша мать проводит дни в горе и печали. Думаете, ваша мама улыбнётся, узнав, что вы делали сегодня вечером?
– Я никогда…
– Вы никогда ничего не говорили. Вы никогда не говорили: «Не смейся над Господом!» А он сегодня здесь. Что бы подумал ваш отец?
Мисс Эллен сжала руку Филиппа. Её тонкие пальчики остановили его:
– Филипп, дорогой, она же моя няня!
Пары виски окутывали молодого господина, словно утренний туман.
– Негритянка! – выпалил он, будто это слово всё объясняло.
– Господин Филипп, – тихо сказала Мамушка, – я знала вас с младенчества, вы были трудным ребёнком! Но вас любили! Вас всегда любили, и я думаю, мисс Эллен любит вас. Но теперь вы уже не в подгузниках, вы мужчина! Когда-нибудь вы займёте важный пост – губернатора или, может, сенатора. Вы хотите, чтобы это грязное дело стало всем известно?
И, подражая протяжному низинному выговору Лэнгстона Батлера, Мамушка добавила:
– «Филипп Робийяр? А, тот парень, что женился в таверне?» Хотите, чтоб это прозвище прилипло к вам? И к мисс Эллен?
Грубый хохот полковника Джека прервал её речь:
– Боже мой, обожаю пылких женщин!
– Да, сэр, – холодно ответила Нянюшка. – Похоже, так и есть. По крайней мере, вы пытались их любить. Но я должна спросить вас, Джек. Загляните себе в душу. Что бы сказала мисс Фрэнсис об этих делах?
В наступившей тишине потрескивали колышущиеся свечи. Джек нахмурился и сглотнул. Вытер рукавом глаза. Потом поднёс к губам бутылку, и его кадык задвигался.
– Похоже, на сегодня довольно, джентльмены, – объявил он, ставя бутылку. – Скоро петухи запоют. Филипп, давай-ка по последнему стаканчику.
Все сидели с каменными лицами. Эллен отстегнула цветочную диадему и положила на стол. Она рассеянно провела по ней рукой.
– Уже очень поздно, джентльмены, – проговорила она. И с улыбкой добавила, обращаясь к Филиппу: – Спокойной ночи, любимый.
Больше мисс Эллен Робийяр не проронила ни слова. Она проплакала всю дорогу до дома.
Ожесточение сердца
От праздничного торта остались бесформенные куски.
Эвлалия Робийяр мечтательно перебирала визитные карточки гостей, которые разъехались лишь после обеда. Часть из них составляли эмигранты-соотечественники господина Пьера, важные и авторитетные, другие были заказчиками «Л’Ансьен режим». Молодые энергичные холостяки, включая Джеральда О’Хара, раз в год приходили с визитом в лучшие дома Саванны, где принимали всех желающих. Франклин Уорд, жених Эвлалии, пришёл рано и остался допоздна. Находясь в приподнятом, праздничном настроении, Кэри Бенчли ни разу не подколол Франклина насчёт конца света.
Поднос для грязной посуды ломился от бокалов, недопитых чашек с чаем и переполненных пепельниц. Эвлалия водила пальцем по визитной карточке Франклина Уорда с тиснением, и Неемия притворялся, что не слышит её шёпота: «Любит, не любит, любит».
Пробило шесть часов. Было воскресенье, первый день нового года. Мимо окон гостиной, выходивших на Оглеторп-сквер, прошёл фонарщик, зажигавший лампы. Воздух в пустой гостиной был наполнен запахом духов, табака и виски, и она постепенно обретала знакомый вид. Господин Пьер ушёл спать. В эти дни Пьер старался избегать всяческого общения, кроме необходимых общественных дел.
Мисс Эллен отлично справилась с обязанностями хозяйки, пока Мамушка с Неемией разносили напитки, чай и угощения.
И тут зазвенел дверной колокольчик.
– Господи боже мой. Кто там ещё? – вздохнул Неемия, не обращаясь ни к кому в отдельности и даже не стараясь скрыть зевоту.
Эвлалия вышла с ним в холл, где положила визитные карточки на поднос. Глянув в большое высокое зеркало, она пригладила волосы и устроилась в кресле с «Книгой для дам».
Неемия, открыв дверь, поклонился не столь учтиво, как перед гостями, приходящими в надлежащие часы.
– Добрый вечер, мадам. Боже милостивый!
Черные волосы Осы Робийяр торчали во все стороны. С исполосованных щёк сочилась тёмная кровь. Глаза лихорадочно блестели.
– Что с вами, миссис Оса? Пожалуйста, входите. Принести чаю? Что-то случилось?
В дрожащей руке она держала небольшой пакет.
– Входите же, миссис. Присядьте в гостиной, а я господина Пьера позову…
Эвлалия, в ужасе открыв рот, отложила журнал.
– Вы не хотите уйти, мисс Эвлалия? – спросил Неемия.
Эвлалия незамедлительно так и сделала.
Неемия натянул на себя ободряющую улыбку, которую приберегают для непредсказуемых людей.
– Очень прошу, миссис Робийяр. Войдите в дом. Пожалуйста.
Неподвижная, как деревянные фигурки, которые торговцы табаком выставляют в лавках для привлечения покупателей, Оса Робийяр стояла между холодным зимним светом уходящего дня и тёплыми отблесками праздничных свечей в Розовом доме.
Неемия предпринял новую попытку:
– У вас какое-то дело к господину Пьеру?
Она резко мотнула головой.
– Тогда к…
– К ней.
– Мадам?
– К ней. К этой девушке. Женщине Филиппа.
– Если вы про мисс Эллен, то она не виделась с ним с тех пор, как он уехал из Саванны.
Неемия помедлил, подыскивая какую-нибудь стандартную фразу:
– Любовь у молодых редко проходит гладко.
Оса застыла, словно сама смерть, пока Неемия не взял у неё пакет.
– Вы уверены, что не хотите войти? Вы… я… господин Пьер… Спасибо, миссис Оса. Счастья и удачи в новом…
Заперев дверь за матерью Филиппа, Неемия, проведя пальцем по пакету, пробормотал:
– О боже. Боже, боже…
…С прискорбием сообщаю, что ваш сын встретил свой конец. Несколько месяцев назад, когда Филипп Робийяр приехал в Новый Орлеан, он был слишком хорошо знаком с занятиями, которых благоразумные джентльмены постарше стараются избегать. Этот молодой человек, владея немалыми средствами, привлекал сообщников с похожими наклонностями.
Он выбрал меня в качестве исповедника. И хотя он совершал безнравственные поступки, в душе он не был испорчен. Теперь я уверен: если бы он знал, что приемлет Создатель, он бы обрёл эти навыки с той же лёгкостью, как известные грехи, которые заполняли его жизнь. Мне, ставшему ему другом (возможно, единственным настоящим другом), Филипп казался до странности невинным – не более ответственным за свои поступки, чем дикие животные. Душа Филиппа обращалась к свету, и его вера в благодать Божию осталась сильна. Он был застрелен в ссоре, вспыхнувшей при игре в карты, и, слава Господу нашему, прожил ещё достаточно, чтобы покаяться в грехах и принять прощение.
