Скрашивая печальное одиночество Соланж, Руфь тихо садилась на пол, прижавшись к ногам своей госпожи. Той казалось, что этот ребёнок, проникнув в её мысли, видит побережье Сен-Мало, которое она так любила: скалистые берега и неприступную дамбу, защищающую жителей города от зимних штормов.
С Руфью Соланж могла позволить себе быть естественной. Не скрывать страха. Плакать. Можно даже было по-женски предаться молитве, которая каким-то образом всё наладит.
Она увлеклась чтением модных романов. Подобно чувствительным романистам, Соланж понимала, что современный XIX век утратил вещи куда более дорогие, чем то, что осталось, что развитие человеческой цивилизации перевалило свой пик и сегодняшний день ничем не лучше вчерашнего. Душа её поблекла и измельчала от пошлого окружения, банальных разговоров и бесчисленных ударов судьбы. Ежедневные лишения осаждённого города перед лицом смерти стали слишком обыденными.
Капитана Форнье перевели в форт Вилье, самый крупный из фортов в окрестностях города. Бунтовщики то и дело пытались пробиться через заградительный огонь батарей, но терпели неудачу и отступали с ужасными потерями. Капитан Форнье ночевал то в форте, то дома. После его ухода оставался привкус горечи. Соланж могла бы его утешить, но чувствовала, что тогда пришлось бы безвозвратно отказаться от чего-то важного.
Ничто в Сан-Доминго не внушало ощущения надёжности. Всё держалось еле-еле или уже наполовину было оплетено тропическими лианами.
Французский флот уже не пытался пробить блокаду британской эскадры. Больше не поступило никаких подкреплений, мушкетов, продовольствия, пороха или ядер. Жемчужина Антильских островов просто превратилась в миф. Патриоты настаивали на бескомпромиссной войне, а тем временем наполеоновские солдаты перебегали к повстанцам или просто старались пережить очередной день.
Пока их доминион сжимался, французы решили устроить карнавал: разгул веселья, череда балов, театральных представлений, концертов и свиданий бросали вызов повстанцам, осаждавшим ворота города. Военные оркестры исполняли серенады креолкам – любовницам генерала Рошамбо, а популярная баллада прославляла его стойкость при распитии крепких напитков.
Американские суда, которым удавалось проскользнуть сквозь блокаду с грузом сигар и шампанского, отбывали с отчаянными депешами от военных и трофеями Рошамбо. Город целыми днями задыхался от дыма, до самых сумерек, пока морской бриз не рассеивал его и дым не сменялся тучами жужжащих москитов. Начались дожди. Шумные потоки обрушивались на землю, переполняли сточные канавы, заставляя людей и собак искать укрытия.
Соланж запретила Руфи говорить по-креольски.
– Мы должны придерживаться своей цивилизации, хорошо?
Когда их кухарка сбежала и Огюстену не удалось нанять другую, Руфь принялась готовить рыбные супы и жареные бананы, а Соланж во время готовки читала ей, усевшись на высокий табурет.
Старшие офицеры отправляли младших на безнадёжные задания, чтобы потом утешать их вдов.
Генерал Рошамбо сжёг заживо троих чернокожих на площади Сен-Луи. А на берегу Монтикристи-Бей распял ещё нескольких.
Каждое утро Соланж с Руфью прогуливались по океанскому побережью. Как-то раз они увидели, что вся пристань заполнена закованными в цепи неграми.
– Мадам, мы верные подданные французской колониальной армии, – выкрикнул один из них.
Почему он обратился именно к ней?
Руфь хотела что-то сказать, но Соланж поспешила увести её прочь.
Ясным солнечным днём два фрегата вышли в море, а на третий день, во время отлива, широкий белый пляж оказался усеян телами утопленных негров. Стойкий металлический запах смерти заставил Соланж ахнуть. Когда она пожаловалась капитану Форнье, в его усталой, терпеливой улыбке появилось какое-то незнакомое выражение.
– А что ещё вы предложили бы с ними сделать, мадам?
Впервые Соланж почувствовала страх перед мужем.
В то утро, когда всё изменилось, Соланж проснулась от тихого пения Руфи и аромата свежесваренного кофе.
Соланж распахнула ставни и увидела внизу уныло бредущих солдат. Что за день предстоит сегодня? Вернётся ли Огюстен домой? Или очередная атака повстанцев прорвёт оборону?
– Что желает мадам? – спросила Руфь.
И правда, что? Как можно быть вечно недовольной и ничего не желать?
Соланж провела пальцем по золотому ободку на кобальтово-синей чашке. Эти стены, стены её дома, были сложены из грубого, неоштукатуренного камня. Ставни из какой-то местной древесины не крашены. А глаза Руфи, как и эта изящная чашка, отличались богатством оттенков и красотой.
– Я ничего не сделала, – сказала Соланж.
«А что вам следовало сделать?» – могла бы спросить Руфь, но промолчала.
– Меня, как неумелого моряка, отнесло на слишком большую глубину.
Руфь могла бы поднять её самооценку, но не стала этого делать.
– Мы в смертельной опасности.
Руфь улыбнулась. Утреннее солнце ореолом окружало её голову.
– Мадам поедет на бал к генералу Рошамбо? – спросила Руфь.
Соланж Форнье была истинной дочерью Шарля Эскарлетта, непоколебимого и трезвомыслящего. И зачем только она читала сентиментальные романы?
– Генерал устраивает бал на корабле, – сообщила Руфь.
– Он намеревается потопить своих гостей?
Лицо Руфи застыло. Может, она знала кого-то из тех обречённых пленников. Отпив глоток кофе, Соланж нетерпеливо махнула рукой, и Руфь добавила сахара.
Синяя чашка на грубом дощатом столе. Сахар. Кофе. Сюкари-дю-Жардан. Жемчужина Антильских островов. Чистый и прохладный воздух. Интересно, мятежники уже сожгли всё, что горит? До Соланж донёсся легкий запах местных цветов. Каким красивым мог бы быть этот остров!
– Да, – сказала Соланж. – Что же надеть?
– Может, зелёное муслиновое платье?
Соланж задумчиво приложила палец к подбородку.
– Руфь, ты поедешь со мной?
Девочка присела в реверансе.
– Как вам будет угодно.
Соланж нахмурилась:
– А как тебе угодно?
– Так же, как моей госпоже.
– Тогда сегодня вечером ты будешь моей защитой.
– Мадам?
– Да, cherie. Зелёное муслиновое подойдёт лучше всего.
Когда Огюстен вернулся после обеда домой, Соланж приятно удивила его поцелуем. Он отстегнул портупею и тяжело опустился на кровать, пока Руфь стягивала с него сапоги.
– Бедный милый Огюстен…
Он в замешательстве нахмурился.
– Ты не создан быть солдатом. Мне следовало бы понимать это…
– Я солдат, офицер…
– Да, Огюстен, знаю. Твой сюртук остался в сундуке?
