Уэсли положил руку на плечо Пьеру:
– Месье Робийяр, вы меня удивляете своей разносторонностью.
– Что вы, сэр. Я был простым солдатом в армии Наполеона, а теперь я простой торговец.
В футляре из красного дерева лежала пара незатейливых пистолетов. Пьер провёл пальцем по светлому блестящему стволу:
– Из них застрелили пятерых.
– О-о.
– Мастера, изготовившего их, Манона, обвиняли в том, что он сделал нарезку в стволах – не разглядишь и самым намётанным глазом, но всё-таки сделал. Эти пистолеты из лондонского оптового магазина Манона. У них очень чувствительные спусковые крючки, малейшее нажатие приводит их в действие. Я тебя умоляю, не взводи курок, пока не соберёшься стрелять. Но я не могу быть твоим секундантом, – сказал он под конец, – против капитана Форнье. За него выступает граф Монтелон.
Уэсли громко застонал.
– Твоим секундантом может стать джентльмен твоего же ранга.
– Да я же почти никого не знаю в Саванне.
– Будь спокоен. На наших секундантов можно положиться. Твой человек с графом уладят все формальности и будут наблюдать за строгим их выполнением. Если в тот день тебе будет нездоровиться, секундант может драться вместо тебя. Если ты вдруг вздумаешь праздновать труса, он имеет право сразить тебя на месте.
Пьер улыбнулся.
– Таковы правила. Уэсли, – кашлянул он, – я взял на себя вольность…
– …попросить кого-то выступить за меня?
– Да, мой дорогой мальчик. Мой кузен Филипп, возможно, эксцентричен, но он джентльмен вне всяких сомнений. Никто не будет оспаривать твой выбор. Прежде брату не приходилось выступать в таком почётном звании, но я дам ему все необходимые инструкции, поверь. Хоть я и не могу выступить за тебя против капитана Форнье, я буду руководить Филиппом.
– Филиппом, помешанным на индейцах?
Пьер вспыхнул:
– Он учится у наших краснокожих братьев.
– Господи Иисусе.
Уэсли поднял шляпу, выбил её об ногу и снова швырнул на пол.
Огюстен пребывал в состоянии спокойного счастья, как моряк, вернувшийся домой после многомесячного плавания. Он пребывал в межвременье, и впервые в жизни ему казалось, что всё идёт как следует. После публичного вызова на дуэль он погрузился в мрачное молчание, которое могли прервать лишь колкие ремарки или слова любви.
Руфь обращалась с ним так, будто он был соткан из паутинки, неотступно следуя за ним по пятам, словно он мог улетучиться, стоило выпустить его из поля зрения. Когда они с Соланж занимались любовью (что было единственно верным и правильным), он прямо чувствовал, как глаза девочки буравят закрытую дверь спальни.
Оскорблённый супруг не помнил ни самой сцены в оранжерее, ни как там оказалась скомпрометированная жена с этим янки. Теперь это было не важно – если вообще когда-нибудь имело значение.
Соланж, со своей стороны, ничего не старалась объяснить, но, как ни странно, она, казалось, впервые в жизни воспылала к мужу любовью. Огюстен не мог плюнуть в лицо своей фортуне.
В назначенное утро он, проснувшись подле жены, услышал у дома скрип колёс и позвякивание упряжи. Фыркнула лошадь. Тело Соланж согревало, как дыхание новой жизни. Рука потянулась погладить жену, но он остановил её. Вчера вечером он побрился, прежде чем лечь. Щека, печально известная своей пощёчиной, по ощущениям ничем не отличалась от другой.
Тихо поднявшись, он натянул свою лучшую рубашку, ту самую, с воланами, которую надевал на рождественский бал. Пятна от вина с неё вывели, саму рубашку накрахмалили.
Интересно, что остаётся после нашего ухода. Воображению Огюстена рисовались расходящиеся круги от брошенного в пруд камня, которые постепенно всё слабеют, смешиваются друг с другом и набегают на берег, стремясь к покою.
– Je vous salut, Marie, pleine de graces…
[20]
Радуйся, Мария…
Выучит ли он когда-нибудь молитву на английском? Он выжил в Сан-Доминго в отличие от многих других. Может, у Господа Бога есть определённые планы насчёт Огюстена Форнье? Он пожал плечами. Bon Dieu.
Судя по учащённому дыханию, он понял, что Соланж проснулась, но сделал вид, что не заметил, как она притворяется спящей. Он наслаждался своим одиночеством, да и что они могли друг другу сказать? Любовь Соланж согревала его. Он и не смел надеяться на столь многое… Огюстен надел сапоги, которые Руфь заботливо начистила вчера, и тот же сюртук, который носил на работу. Подойдя к трюмо, он завязал треугольный шейный платок пышным бантом.
Руфь ждала на крыльце. Под взглядом её неподвижных тёмных глаз он почувствовал, как по спине пробежала дрожь. Огюстен положил ладонь ей на голову, ощущая тепло кожи под курчавыми волосами.
– Я скоро вернусь.
Она не мигая посмотрела на него:
– Я буду молиться за вас.
Шагнув в туманную дымку, поднимавшуюся с влажной песчаной дороги, Огюстен подумал – почему за меня? – но граф Монтелон поторопил его сесть в коляску.
– Смотрите, не простудитесь, – произнёс Огюстен.
Граф спрятал обе кисти в рукава.
Они поехали на запад от города к еврейскому кладбищу, которое было излюбленным местом дуэлянтов благодаря высоким тёмным стенам и отдалённому расположению. Да к тому же евреи, которые обязательно стали бы возражать, будь они живыми, здесь их попрекать не могли.
Вскоре после приезда, как только кучер слез, чтобы открыть дверь, рядом остановился второй экипаж. Его лакированные дверцы были украшены кричаще яркими сине-зелёными гербами, а по краю крыши шли извилистые линии тех же цветов. Наверху красовался белый плюмаж, который внушал не меньший ужас, чем чёрные перья похоронных дрог.
– Какие-то индейские мотивы, – предположил граф Монтелон.
У Огюстена так окоченели руки, что он пытался их согреть, зажав между ног.
Из индейской повозки вышло три человека. Вспыхнула спичка, зажжённая Филиппом, и в глазах у Огюстена заплясали слепящие пятна.
– Пардон, – сказал граф и пошёл к противнику посовещаться.
Врач выглядел так же сдержанно и неприветливо, как его чёрный чемодан. Огюстен улыбнулся Уэсли, который горестно покачал головой.
Руки совсем заледенели. Как же спускать курок?
Огюстен вошёл в ворота кладбища, где у южной стены теснились могильные холмики. Похоже, надгробные камни были евреям не по вкусу.
Эванс со своим секундантом, как ответчик, выбрал оружие и место дуэли. Граф спросил Огюстена, какое расстояние для него предпочтительнее.
– Я не продумал…
– Вы хорошо стреляете?
