– Ясно? – сделал лицо посуровее Виноградов.
– Да, конечно! – засуетился охранник и, дождавшись, когда начальство отойдет на приличное расстояние, шепнул: – Спасибо.
– За что? – искренне удивился Владимир Александрович.
– Просто спасибо…
Худой, вислоносый следователь из РУВД уже заканчивал протокол:
– Та-ак, понятно – распишитесь. И тут, пожалуйста… Привет, Виноградов… Мерси!
– Приветствую. Как дела?
– С «мокрушечкой» тебя!
– В натуре? – Кажется, даже уголовники не испытывают такой тяги к блатной фразеологии, как оперативный состав доблестной милиции.
Не особо стесняясь затихших вокруг работников кафе, следователь почесал в паху и кивнул:
– Сзади в сердце. Заточкой.
– Твоя, между прочим, земля, Владимир Александрович. – Голос Филимонова сочился дружелюбием. – Флаг тебе в руки!
* * *
Это надо быть полным идиотом, чтобы сейчас пойти работать в милицию! Но даже идиоту в квадрате не взбредет в голову, поплескавшись в этой клоаке десяток лет, выбравшись из нее и устроившись худо-бедно на вольном выпасе, – так вот, даже идиоту в квадрате не придет в голову лезть обратно. Для этого надо быть патологически вредным, опасным для общества идиотом в кубе, а то и в четвертой степени…
– Ты сказал что-то, Саныч?
– Нет, это я про себя! – ответил Виноградов и ухмыльнулся: получилось нечто наподобие каламбура.
– Говорят, уходишь от нас? Опять в ГУВД?
– Кто говорит?
– Да все…
Последнее время Владимир Александрович на подобные слухи реагировал болезненно, но Квазимодыч, в конце концов, был соседом по кабинету и почти приятелем:
– Послушай, я когда восстанавливался… Я Филимонову обещал: год, от звонка до звонка! Опером, все по-честному… Год прошел?
– Нет вроде! – наморщил лоб собеседник.
– Ну и все – какие могут быть базары? Работаем! А там посмотрим…
– Да ты не обижайся, я так… Чего там по «Мутону»?
– А-а! – махнул рукой Виноградов. «Мутоном» в просторечии называли кафе со вчерашним покойником, и ничего общего это название с выделанной овчиной не имело. Официально заведение именовалось «Чайка», а «Мутон» всего-навсего оказывался сокращением от громоздкого словосочетания «мутный глаз». – Вон, получил в канцелярии…
– Эх мать! – попытался выразить сочувствие Квазимодыч. Несмотря на кошмарную внешность – такой вид, по мнению Владимира Александровича, должен был бы быть у непохмелившегося орангутанга, – оперативник обладал некоторым подобием врожденного такта. Минимум словарного запаса он компенсировал богатством интонаций и как-то в минуту откровенности признался Виноградову, что мечтает перевестись в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Странно, за те полтора месяца, которые Квазимодыч провалялся в госпитале с простреленным на задержании брюхом, Владимир Александрович успел по нему соскучиться.
Имелся у них в кабинете и третий сосед, смешливый пацан с красным дипломом Стрельнинской школы милиции, убывший недавно на какие-то очередные курсы по повышению раскрываемости. Стол его пустовал хронически и охотно использовался личным составом отделения в качестве обеденно-распивочного.
– Сволочь вислоносая! Будто у меня своих дел мало.
– Граммулечку примешь?
– Нет, спасибо. У меня люди сейчас.
– Смотри… – пожал плечами Квазимодыч. Четко выверенным движением он опрокинул в рот содержимое кружки и выдохнул. Затем убрал посуду в сейф. – Зря!
Сам он постоянно уверял руководство, что после разумной дозы спиртного значительно быстрее устанавливает с посетителями психологический контакт.
Виноградов покосился на циферблат – еще не было десяти.
– Схожу в дежурку. Может, сидит уже…
– Подожди, вместе двинем. Я до обеда – в опорном пункте, если что – пусть позвонят!
– Передам.
Оба знали, что телефона в опорном пункте охраны общественного порядка, куда сейчас направлялся Квазимодыч, отродясь не было, но приличия требовалось соблюсти…
Говорят, что утро вечера мудренее. Вероятно! Хотя, впрочем, для кого как.
Вместо того чтобы нежиться в мягкой постельке с диагнозом «сотрясение мозга» или, на худой конец, подставлять свою задницу под заботливые шприцы медицинских сестричек, охранник сидел в грязном, обшарпанном коридоре отдела, прямо под желтым от времени газетным разворотом. Переименованная, но неистребимая «Ленинградская милиция» оптимистично призывала всех на борьбу с пьянством и алкоголизмом, оперируя ценами и статистикой середины восьмидесятых. Знающий человек вполне еще мог угадать на выцветшей фотографии внушительный профиль тогдашнего министра внутренних дел.
К этому стенду настолько привыкли, что, казалось, случись в казенном доме ремонт – и его, аккуратно прикрыв от штукатурки и пыли, оставят висеть в назидание грядущим поколениям.
– Пришел?
– Ага! – Паренек вскочил, обрадованный уже тем, что увидел знакомое лицо, что понадобился в конце концов кому-то в этих равнодушных прокуренных стенах.
– Выспался?
– Да, в общем-то…
– И голова не болит? Со здоровьем порядок? – Собеседник явно не понимал намеков.
– Вроде бы…
– Ну тогда пойдем! – Никуда не денешься, придется допрашивать. Виноградов закашлялся, поманил паренька и, не оборачиваясь, зашагал по направлению к кабинету.
Обматерив заедающий ключ, он толкнул дверь и пропустил свидетеля вперед.
– Присаживайся. Это что?
– Да так… – Матерчатая авоська абсолютно не гармонировала с остальным туалетом охранника. – Мать дала!
– Бельишко тепленькое? Мыло, папиросы? – Владимир Александрович почти захрюкал, старательно сдерживая смех.
– А кто вас знает, чего ожидать, – неожиданно твердо, переборов смущение, вскинулся паренек.
– Хорошо, извини!
Виноградов представил себе его мать – немолодую уже, видимо, да и не слишком здоровую, как и большинство ее сверстниц. Конечно, в стране, где половина населения уже отсидела, или сидит, или только готовится перебраться на нары, любая предусмотрительность не покажется лишней.
– Буду тебя допрашивать.
– Зачем это?
– Не волнуйся. В качестве свидетеля по уголовному делу.
– Я же все уже сказал! Вы и записывали…
Владимир Александрович вытянул из-под стопки бумаг несколько сцепленных за уголок листов и показал их парню:
– Видал? Называется отдельное поручение.
И, скорее для себя, чем для собеседника, пояснил:
