– Милая, я совершенно уверен, что он такого не делал, – уверенно произнес старый джентльмен.
И пусть никто не мог сказать пока Бобби наверняка, оправдается ли их со старым джентльменом надежда, но она была такой яркой и наполнила сердце Бобби столь теплым светом, что лицо ее еще много дней спустя озарялось им, как японский фонарик, внутри которого зажжена свеча.
Глава четырнадцатая. Все когда-то кончается
Жизнь в Доме-с-тремя-трубами уже никогда не текла по-прежнему с того дня, как там побывал старый джентльмен. Дети, конечно, знали теперь его имя, однако для них он по-прежнему оставался старым джентльменом. Да и для вас пускай им остается. Ведь к нему ничего не прибавится, если я объявлю, что его зовут Дженкинсом или Снупсом, хоть его и зовут совсем по-другому. Кроме того, мне кажется, я имею право хоть на один секрет. И это действительно будет единственный мой секрет, потому что все остальное я рассказала вам, ничего не тая, естественно, кроме того, что намерена рассказать еще в этой вот главе, которая здесь последняя. Разумеется, я ограничусь лишь главным, ибо, начни я здесь говорить обо всем-всем-всем, книга эта вовек не кончится, что, по-моему, будет крайне досадно.
Ну, значит, жизнь в Доме-с-тремя-трубами уже не текла по-прежнему. Кухарка и горничная, которых прислал старый джентльмен, оказались очень хорошими (и в данном случае я совершенно безоговорочно сообщаю: кухарку звали Клара, а горничную Этелуин). Они почти сразу же объявили маме, что миссис Вайни им только мешает и вечно все путает, поэтому она стала теперь появляться только два раза в неделю для стирки и глажки. Также кухарке и горничной было, по их словам, непривычно работать, когда им кто-то мешает, и это значило, что детям больше не надо накрывать стол к чаю, мыть посуду и подметать в комнатах.
И хотя они вечно прикидывались и друг перед другом, и перед окружающими, будто работа по дому им ненавистна, ее отсутствие оставило бы в их жизни весьма ощутимые пустоты, если бы мама мигом их не заполнила совершенно иными обязанностями. Теперь, когда ей не нужно было писать и отвлекаться на хозяйство, у нее появилось время на ежедневные уроки с ними, и они оказались вынуждены заняться учебой. А, как известно, сколь бы приятный человек вам ни преподавал, учеба она и есть учеба, как в Англии, так и в любой другой стране этого мира. И даже самые интересные уроки не в состоянии вас увлечь до такой же степени, как чистка картошки или разведение огня.
Впрочем, у мамы теперь появилось время не только на вдалбливание им школьных премудростей, но и на игры с ними, и даже на сочинение смешных стихов, а ведь на все это у нее совершенно недоставало сил с той самой поры, как они переехали в Дом-с-тремя-трубами.
Урокам сопутствовало совершенно загадочное явление. Каждому из троих детей казалось, что будет куда интереснее заниматься не тем предметом, который ему поручили. Страдая над упражнениями по латинской грамматике, Питер мечтал поучить, как Бобби, историю. Бобби же предпочла бы ей арифметику. А Филлис, конечно же, полагала, что самый из всех интересный предмет – латынь.
И вот однажды каждый из них обнаружил на своем месте за столом по маленькому стишку. И я, конечно же, вам позволю сейчас их прочесть, чтобы вам стало ясно: их мама весьма хорошо понимала чувства, которые у детей возникают в связи с учебой. И сумела выразить эти чувства точно теми словами, которыми бы они сами их выразили. Редкий, скажу я вам, дар среди взрослых. Ведь большая часть их совершенно не помнит своих ощущений в детские годы.
Питер
Казалось мне, латынь – ерунда,
Но каверз в ней не счесть.
Долблю спряженья – вот возня!
И выучу ль, Бог весть.
Ах, чем долбить язык такой,
Учить бы мне милей
Про даты жизни и дела
Различных королей.
Бобби
Ужасней нет запоминать,
Кто правил и зачем,
И королей всю эту рать —
Кто воевал и с кем?
В какое время и когда?
Ох, сколько всяких дат!
Мне арифметика тогда
Милее во сто крат.
Филлис
Много фруктов покупаю
На своей доске.
Их слагаю, умножаю
И делю в тоске.
Вдребезги доску б угробив,
За латынь взялась.
Арифметикой бы Бобби
Пусть бы занялась.
После такого уроки, естественно, становились куда веселее. Ибо в процессе учебы совсем не вредно узнать, что учитель вполне понимает, сколь много досадных трудностей таит для вас этот процесс, и не называет вас глупыми, если вы что-то не сразу смогли запомнить.
У Джима становилось с ногой все лучше и лучше, и дети с большим удовольствием проводили теперь с ним время, жадно впитывая его рассказы про школу и жизнь соучеников. Среди них был один по фамилии Парр, который решительно не вызывал у Джима симпатии. И еще один по фамилии Уигсби-младший, пользовавшийся у него большим уважением. И еще в его школе учились три брата по фамилии Пейли, и младший из них, Пейли-третий, страшно любил подраться.
Питер историями из школьной жизни Джима попросту упивался. Впрочем, и мама, как оказалось, слушала их с большим интересом, иначе бы не вручила однажды ему стихотворение, посвященное Парру. В него самым естественным и замечательным образом вписались имена Уигсби-младшего, и Пейли-третьего, и причины, в силу которых Парр заслужил столь плохое о себе мнение Джима, и даже реплика Уигсби-младшего. Джима это повергло в полный восторг. Ему в жизни еще никто не писал стихов, и он читал их и перечитывал множество раз, а когда выучил наизусть, отослал Уигсби-младшему, которому они тоже весьма понравились. Возможно, и вы присоединитесь к числу их поклонников. Вот они:
Новый мальчик
В пять часов Парр вместо чаю
Просит хлеб и молоко.
Он – пай-мальчик, это знают
Одноклассники его.
Сына нет для мамы лучше, —
Лапочкой его зовет.
До сих пор собственноручно
Ему волосы стрижет.
Папа Парр совсем не робок,
Он медведя завалил.
Вот с кем Парр живет бок о бок —
Это нам он говорил.
Был бы на отца похожим,
А не просто трепачом,
Нацепляющим галоши,
Лишь провеяло дождем!
И в крикете у воротцев
Парр не встанет наш, хоть плачь.
Вдруг, мол, кто-то ненароком
В физию залепит мяч?
Он цветочков и кореньев
Все названья изучил,
Прея в душных помещеньях,
Кучу книг он поглотил.
Говорит, его французский
Похвалил бы сам Рембо,
Но столкнуться с Пейли-третьим
