Тут я, конечно, проснулся.
В большом доме звонил телефон. Я дотянулся до телефона, прикрутился, снял трубку. Это на самом деле была Катька, сон оказался вроде как вещим.
Слащёв, ты что, спишь? — спросила она. — Или опять всякое читаешь?
Да так, — ответил я, — тут разное...
Понятно. Извини, что твоё болото решила побеспокоить. Хочу сказать — пойдём сегодня в кино.
Что?
То. Ты что, уши себе отоспал? Я говорю, давай в кино сходим.
Странно, подумал я. Даже не странно, а подозрительно. С чего это вдруг Катька собралась в кино? Раньше мы в кино не хаживали, хотя я её приглашал неоднократно. А тут вот сама... Может, ей мать тоже позвонила? Попросила её, уговаривала, может быть, даже умоляла.
Нет, ну надо ж так!
Ты что, Слащёв, оглох от счастья?
Да нет, просто думаю...
Ты что, ещё и думаешь? Ну ты скотина...
Думаю, что надеть, — быстро исправился я. — Я тут постирал просто...
Так ты идёшь? — спросила Катька.
Да, да, конечно...
Тогда в шесть возле «Дружбы».
И Родионова грохнула трубку на своём конце. Я поглядел на часы — четыре с хвостиком. Решил поваляться ещё. Лежал, представлял, как мать и Сенька пилят дрова, а потом обкладывают ими гараж и баню, а дрова падают обратно, а они их пристраивают и пристраивают, причём некоторые поленья им ещё в лоб и по ушам падают, да, было бы неплохо...
Тут я вспомнил, что Вырвиглаз обещался в пять часов заглянуть, а его мне видеть совсем не улыбалось.
Обрядился я быстро. За две минуты. На всякий случай даже через забор перелез рядом с черёмухой — чтобы не встретиться. И до «Дружбы» добирался переулками, меня даже собаки чуть не покусали.
Они ждали возле касс. Катька и Упырь. И подозрения мои только усилились. Какого чёрта они здесь оба? И возле касс? Упырь так улыбался, будто полтинник в лотерею выиграл.
Я подумал, что не стану спрашивать. Стану вести себя как ни в чём не бывало.
Билеты есть? — усмехнулся я.
Лучшие места. — Катька помахала у меня перед носом зелёными квадратиками.
Здорово. А с чего это мы в кино решили сходить?
Фильм хороший, — объяснила Катька. — Я уже два раза видела, но на большом экране — нет.
А я вообще не видел, — сказал Упырь, хотя мне было чихать, видел он или не видел.
Кино-то не новое. — Я кивнул на афишу. — И по телику уже крутили. Но всё равно. Шедевр.
Вот и я говорю. Пойдём в зал?
И, не дожидаясь нас, Катька направилась к входу.
В фойе не было никого. Упырь сверился с часами и спросил:
Отменили сеанс?
Тут всегда так, — успокоил я. — Наш народ не очень шедевры уважает, ему всё блокбасгеры подавай.
Дверь грохнула.
Кого-то несёт, — сказал я. — Могу поспорить — это Аня-дура...
Но это оказалась не Аня, а гораздо хуже. Мимо нас прошествовал Вырвиглаз. И не один. Рядом с ним шагала толстая девчонка с длинной и тоже толстой косой, девчонка эта, кажется, на Пионерской жила. Нас Вырвиглаз не заметил и проследовал сразу в зал.
Интересно, каким чудом он тут? У него же тарелка, он в кино не ходит... И вдруг здесь. В этот «вдруг» я уже не очень верил...
Илья пришёл, — обрадовался Упырь.
И эта крыса тут, — с недовольством сказала Катька. — Почему у нас такой маленький город, а? Идём в кино и встречаем всякую сволочь...
Интересно, про кого она так? Крыса. Про девушку или про Вырвиглаза?
Ты про кого это? — спросил я.
Про твоего друга, конечно. А эту девчонку мне жалко просто, нашла с кем в кино ходить. Её мать одна воспитывает, на трёх работах пашет...
Её мать одна воспитывает, а его отец один воспитывает — будет крепкая семья, — изрёк я.
Дурак ты.
Мои подозрения стали просто в убеждённость перерастать. С чего бы это вдруг на фильм собрались все мои знакомые? Ну, кроме этой красавицы, её я не знал. Просто спецпросмотр какой-то, для избранных.
Дверь снова грохнула, и показалась Аня-дура.
Аня была высокая и грузная женщина лет пятидесяти. А может, и больше, никто не мог точно сказать, сколько ей, некоторые считали, что уже под восемьдесят, но благодаря дурости выглядит она гораздо моложе. Не знаю, когда она сошла с ума, может, так и родилась даже. Она была пуглива, издёргана, питалась только чаем с чёрным хлебом и тянулась к культуре. Посещала все фильмы и концерты хора ветеранов. Только ничего не понимала. Совсем. Если у неё спрашивали, про что было кино, она отвечала, что кино было хорошее. Маленькие дети с удовольствием кидали в неё камнями, дети постарше пугали мотоциклами, а взрослые стыдились, что в детстве кидались камнями и пугали мотоциклами.
Аня заприметила нас, сжалась и вдоль стенки быстро пробежала к входу в зал. Исчезла.
Я слышала, у неё дома восемь телевизоров, — сказала Катька.
Восемь? — удивился Упырь.
Или десять. Она их про запас покупает. Раньше с телевизорами было плохо, вот она их и стала покупать. Всю зарплату тратит на телевизоры и радио. А сама ест только репу и хлеб, даже сахар не покупает.
Она одна живёт?
Не знаю. Мужа у неё точно нет, и детей тоже.
С сестрой, — ответил я. — Сестра у неё нормальная, но совсем слепая.
У нас тут всё так, — усмехнулась Катька. — Или слепая, или дура. Или вообще слепая дура. Весело живём. Говорят, что наш мэр как-то сказал, что в городской думе заседают такие кретины, что если бы он ввёл в её состав своего любимого пса, то никто бы этого даже не заметил.
Упырь рассмеялся.
Что тут смешного? — спросила Катька. — Это похоже на латиноамериканскую литературу вообще-то. А когда жизнь становится похожа на латиноамериканскую литературу... Короче, это опасное сходство.
Катька была очень, очень начитанной девушкой, я уже говорил. Наверное, поэтому она мне и нравилась.
А чего смешного-то? — поинтересовался я. — Может, объясните?
Тут шутка, — сказал Упырь. — Катя на Калигулу намекает.
На кого? — Я никакую шутку не понял.
На Калигулу, — пояснила Катька. — Гай Юлий Германик по прозвищу Калигула, что означает Сапожок. Он сделал своего коня сенатором. Ты не знал?
А мне даже не стало стыдно, я уже привык к собственной заскорузлости, она даже меня самого перестала напрягать.
Это неправда, — сказал я. — Мэр не хочет собаку депутатом сделать.
Откуда ты знаешь? — сощурилась Катька.
