Но, что бы он там ни думал, Ромина, конечно, вовсе не ангел.
Ромина – кошка.
* * *
Ромина смотрит на Еву. Но вместо растрепанной темноволосой девочки в сером пальто она сейчас видит Очень Интересное Место. Там много входов и выходов, а еще больше Тайных Лазеек, из тех, о которых хорошо знают кошки, а люди обычно не имеют понятия. Еще в этом Интересном Месте много Неожиданных Возможностей. И две Большие Опасности. И несколько мелких, но они, пожалуй, не в счет. Одна из Тайных Лазеек ведет в Спокойное Сияющее Место; Ромине оно не очень нравится – там слишком мокро. Но определенно понравится Ромасу. Ромина его вкусы уже знает. Интересно, куда ведут все остальные Тайные Лазейки? Очень интересно!
Будь на месте кошки интеллигентный, совестливый человек, он бы сейчас наверняка оправдывался перед собой: «Ничего плохого я не делаю. Я же не все отбираю. Подумаешь – одна-единственная ночь без сновидений. Девчонка все равно и четверти не запоминает. Тут и говорить не о чем».
Ромина, понятно, ни о чем таком не думает вовсе.
Ромина – охотник. Когда она видит добычу, она берет ее себе. И точка.
* * *
– Ромина, – говорит Ромас, – ангел мой, царевна заморская, а ну дуй сюда, твое высочество. Лопать будем.
Белая кошка спрыгивает с подоконника и неторопливо идет к своей миске.
* * *
– А у меня дома тоже есть кошка, – говорит Эрика. – Сиамская. Ну, ты же видела, да?
– Видела, – рассеянно соглашается Ева.
Она почти не слушает подругу. Думает про Ромину. Какая необыкновенная красавица! Надо будет завтра опять этой дорогой, по Руднинку пойти. Может быть, белая кошка опять будет сидеть в окне. Ну, вдруг.
* * *
Ромина лежит на подушке, греет теплым пузом бритую хозяйскую макушку. Ромина спит.
Ромас тоже спит. Ему снится, что в Вильнюсе есть метро. Ромас стоит на платформе и ждет поезда. Он откуда-то знает, что ездить по этой ветке опасно, но если закрыть глаза, обеими руками крепко держаться за сидение и очень сильно хотеть не исчезнуть, все будет в полном порядке. Ромас решил рискнуть.
Интересно, куда я приеду? – думает он.
Очень интересно.
Улица Стиклю (Stiklių g.)
Карлсон, который
Впервые Ирма увидела его на третий день собственного новоселья, на том этапе затянувшегося праздника, когда хозяева, во-первых, обнаруживают, что не знакомы с доброй половиной гостей, а во-вторых, начинают прикидывать, как бы этак поделикатнее выставить всех за дверь (на следующей стадии вопрос о деликатности снимается, тогда решающее значение приобретают волевые, а порой и физические ресурсы конфликтующих сторон).
В этой непростой ситуации Ирма могла рассчитывать только на себя. Муж бросил ее еще на рассвете, когда их чудом отвоеванная у лихой судьбы и прижимистой родни комната была похожа на поле боя, забывшиеся хмельным сном гости в изысканных позах возлежали на ковре и диване, храпели, стонали, скалились, хоть новый «Апофеоз войны» рисуй, выйдет пострашнее, чем у Верещагина, никаких черепов не надо. В такой духоподъемной обстановке вероломный супруг оставил Ирму – не на час, не на два, на целые сутки. И был совершенно прав. Праздник праздником, а работу терять не стоит.
Ирма, конечно, надеялась, что гости заметят отсутствие хозяина и благоразумно последуют его примеру. До сих пор она считала, что любит шумные компании, но эта любовь не прошла проверку временем и местом действия. Больше никогда, говорила себе Ирма, никаких вечеринок у нас дома, ни за что. Ни-ког-да! Ну, по крайней мере, до Нового года – точно.
Пробудившись и без спросу прикончив остатки растворимого кофе, гости начали было прощаться, но некстати решили похмелиться на дорожку, обшарили карманы и послали за пивом безотказного Стасика. А он, растяпа, вопреки Ирминым надеждам, не удрал с общественной кассой, а, напротив, вернулся. И не с пивом, а с полной авоськой самого дешевого сухаря.
В два пополудни Ирма еще не была морально готова гнать всех на улицу бранью и пинками, но уже оценивала такое развитие событий как вполне вероятное и даже желательное.
Морщась, она отхлебнула из щербатого стакана кислое сухое вино, вызывающее не опьянение, а изжогу, молча убрала со своего колена чужую влажную руку, встала и отправилась на коммунальную кухню – поставить чайник, а заодно выяснить, насколько успели осложниться отношения с новыми соседями. Судя по тому, что на холодильнике Стоговых появилась цепь, увенчанная новеньким амбарным замком, Ирме предстояла серьезная дипломатическая работа.
Или, что более вероятно, затяжная холодная война.
Нет, ну надо же, какие жлобы, устало подумала Ирма. Если мы молодые, веселые и бухаем третий день под Нину Хаген, значит, непременно выхлебаем ваш вчерашний суп. Ночью, под покровом тьмы.
Впрочем, она не могла поручиться, что все гости, включая полдюжины подозрительных незнакомцев, которых поди еще выясни, кто, когда и зачем привел, готовы столь же высокомерно пренебречь чужим супом. И от этого сердилась на соседей еще больше.
Чувствовать себя виноватой Ирма не любила.
– Врубаешься, какие жлобы?
Ирма сперва удивилась – с чего это вдруг ее мысли стали озвучиватьтся мужским голосом, да еще и с раскатистым, грассирующим «р». Но потом, конечно, сообразила: мужской голос – черт бы с ним, но вряд ли мыслительный процесс протекает на таком большом расстоянии от головы. И обернулась.
Обладатель голоса был невелик ростом, зато отменно упитан. Округлое, как у плюшевого медвежонка, тело, упакованное в линялый растянутый свитер и новенькие фирменные джинсы, висевшие на нем мешком, венчала неожиданно красивая голова – мастерская лепка, благородный профиль, длинные миндалевидные глаза, нежный, почти девичий рот, искривленный сейчас в брезгливой усмешке. Копна черных спутанных волос явно принадлежала кому-то третьему – не плюшевому толстяку, не изнеженному патрицию, а разудалому бродяге цыганских кровей.
Тоже мне, красавчик, подумала Ирма и надменно вздернула бровь.
Какой нелепый, подумала Ирма, что он делает на моей кухне, какого черта?
Натуральный Карлсон, мало ли что не рыжий, подумала Ирма и невольно улыбнулась.
Все это не последовательно, а одновременно, по отдельности ее умозаключения ничего не стоили, зато их сумма была чем-то вроде правды о незнакомце.
– Ты откуда взялся? – спросила она.
– Из пизды, – с неуместной, ничем не оправданной грубостью рявкнул он. Тут же скорчил умильную рожицу и тоненьким детским голоском пояснил: – Из ма-а-а-мочкиной. – И, ослепительно улыбнувшись, заключил: – Живу я тут.
Карлсону положено жить на крыше, возмущенно подумала Ирма. А в соседней комнате, в коммуналке с общей кухней – перебор, я так не играю.
– Поверила, – обрадовался толстяк. – Расслабься, я не сосед. Стэндапа знаешь? Я с ним пришел. Сам не врубаюсь, зачем.
