На ночлег остановились в лощине, которая рассекала равнину, как гигантская рана: по весне здесь неслись бурные талые воды, летом гремели обильные грозы, и земля не успевала впитывать влагу – здесь вода служила не питанию почвы, а ее разрушению.
Хряк, уверенный, что еще толком и не спал, очнулся от пинка Реда.
– Вставай, твоя смена.
Хряк заворчал и сел. В полуночном небе светлой рекой расстилался Млечный Путь – для Хряка это значило лишь то, что ночь ясная и потому холодная. Встав, он накинул на плечи одеяло и отошел от лагеря.
Из зарослей полыни за сменой караула наблюдали два индейца-шошона – двенадцатилетние Медвежонок и Кролик. Сюда они пришли добыть не славы, а мяса, однако слава – в виде пяти коней – стояла наготове, оставалось только ее взять. Они уже рисовали в мечтах, как въезжают в деревню верхом на лошадях, как горят вокруг костры и готовится празднество в их честь. Воображали, как расскажут о своей хитрости и смекалке. Подростки с трудом верили своему счастью, и возбуждение в них мешалось со страхом.
Друзья упорно ждали предрассветного часа, когда караульный устанет и потеряет бдительность. Услышав наконец звучный храп, они приблизились к коням – те стояли настороже, с навостренными ушами, однако не выказывали тревоги.
Медвежонок осторожно погладил одного по длинной шее и зашептал что-то успокаивающее. Кролик сделал то же, и оба пошли от коня к коню, завоевывая доверие. Наконец Медвежонок вытащил нож и принялся разрезать путы на передних ногах.
Освобождая четвертого коня, подростки услышали, как караульный заворочался, и приготовились уже вскочить верхом и ускакать, однако стражник улегся обратно. Кролик махнул рукой – мол, пора! Медвежонок мотнул головой и подобрался к пятой лошади. Затупившийся клинок с трудом резал сыромятную кожу, время тянулось, и Медвежонок в отчаянии налег на нож. Ремень лопнул, руку отбросило назад, локоть угодил в колено лошади – та громко заржала.
Хряк вскинул винтовку, с дикими глазами ринулся к лошадям и наткнулся на что-то темное. Перед ним стоял мальчишка – сущий кролик: испуганные глаза, тощие руки. Правда, в одной руке торчал нож, в другой – кусок веревки. Хряк не знал, что предпринять: его дело – сторожить коней, а мальчишка, даром что с ножом, выглядел безобидным. В конце концов Хряк просто наставил на него винтовку и заорал: «Стой!»
Медвежонок в ужасе смотрел на врага – бледнолицых он раньше не видел, а этот даже отдаленно не походил на человека: огромный, с медвежьей грудью и буйно заросшим лицом. Великан подступил к Кролику, дико воя и угрожая винтовкой, – и Медвежонок, не раздумывая, бросился на чудовище и вонзил нож ему в грудь.
Хряк уловил глазом только тень – и замер, настигнутый ударом. Оба индейца тоже в страхе застыли перед монстром. Хряк, ослабев, рухнул на колени, и из последних сил нажал на спусковой крючок – грянул выстрел, пуля ушла в небо.
Кролик, схватившись за гриву, взлетел на спину коню и окликнул Медвежонка – тот оторвал наконец взгляд от умирающего чудища и вскочил на круп позади Кролика. Присмирить коня было нечем, и тот чуть не сбросил обоих седоков, однако, почуяв волю, поскакал по лощине. За ним неслись остальные лошади.
Трапперы во главе с Глассом, прибежав на выстрел, успели увидеть только смутные тени коней, исчезающие в ночи. Хряк, все еще стоя на коленях, прижал к груди руки и вдруг рухнул на бок.
Гласс, наклонившись над ним, отвел руки от раны и задрал на Хряке рубашку. Прямо напротив сердца растекалось темное пятно.
– Спаси меня, Гласс, – прошептал Хряк, в глазах которого мольба мешалась со страхом.
Гласс взял широкую руку Хряка и мягко сжал.
– Мне такое не под силу.
Хряк кашлянул, тело содрогнулось, как дерево перед падением. Рука в ладони Гласса разжалась.
Великан, лежа под ясным звездным небом, испустил дух.
Глава 24
7 марта 1824 года
Хью Гласс ударил ножом в землю. Тот вонзился не больше чем на дюйм – дальше лежал мерзлый грунт. Провозившись почти час, Хью услышал над собой голос Реда.
– Хватит мучиться. В такой земле могилу не вырыть.
Гласс, тяжело дыша, выпрямился.
– Помог бы – глядишь, и вырыли бы.
– Я-то помогу, да все равно толку не будет. Сплошной лед.
Чапман даже оторвался от антилопьего ребра.
– Хряку-то яма нужна немаленькая.
– Можно сделать помост, на каких индейцев кладут, – предложил Ред.
– Из чего? – фыркнул Чапман. – Из полыни?
Ред огляделся, словно впервые видя безлесную равнину.
– А кроме того, – продолжал Чапман, – мы его туда и не взгромоздим. Вон какой здоровый.
– А если присыпать камнями?
Все решили, что можно попробовать, однако за полчаса камней нашлось всего десяток, остальные намертво застыли в мерзлой земле.
– Этим даже голову не прикрыть, – посетовал Чапман.
– Ну, тогда хотя бы лицо ему не расклюют, – заметил Ред.
Гласс вдруг повернулся и зашагал прочь от лагеря.
– Куда это он? – спросил Ред и крикнул вслед Глассу. – Эй! Ты куда?
Тот, не оборачиваясь, шел к невысокому плато в четверти мили от стоянки, Ред проводил его взглядом.
– Хоть бы эти шошоны не напали, пока его нет.
– Угу, – согласно кивнул Чапман. – Разводи костер. Еще антилопы пожарим.
Хью вернулся через час.
– Там камень торчит козырьком, – сообщил он. – Место есть, Хряк поместится.
– Пещера? – переспросил Ред.
– Ну, это навроде как в склепе хоронить, – поразмыслив, сказал Чапман.
Гласс окинул взглядом обоих.
– Лучшего нам не придумать. Гасите костер и пошли.
Тащить Хряка пришлось на одеяле – носилки соорудить было не из чего. По пути менялись: двое тащили убитого, третий нес все четыре винтовки. До горы шли полчаса, то и дело натыкаясь на кактусы и юкки, усеивающие равнину. Дважды одеяло вырывалось из рук, окоченевшее тело падало на землю жалким окоченевшим тюком.
У горы Хряка уложили на спину, накрыли одеялом и отправились собирать камни (здесь-то их было в изобилии) – выгородить пещеру. Пласт песчаника нависал над пространством в пять футов длиной и фута два высотой; Гласс прикладом Хряковой винтовки расчистил место – здесь когда-то ночевало зверье, хотя свежих следов не было.
Груду камней сложили высокую – больше, чем нужно, – непроизвольно оттягивая прощание. Наконец Гласс кинул очередной камень и сказал: «Хватит».
Все трое, подхватив тело Хряка, втащили его в импровизированный склеп и уложили.
Говорить выпало Глассу. Он обнажил голову; остальные торопливо сдернули шляпы, будто устыдившись напоминания. Хью судорожно пытался вспомнить стих о «сени смертной», но слова не шли в голову, и в конце концов он прочитал «Отче наш». Хотя Ред с Чапманом молитв давно уже не читали, они вставляли слово-другое там, где подсказывала память.
