Девочка покинула кабинет, так что об остальных достоинствах фирменных заготовок тещи Константин не узнал. Наедине с собой писатель не нашел в себе сил даже пошевелиться и сменить позу, говорящую об отчаянии, хотя бы на положение, свидетельствующее о глубоких раздумьях. Как вдруг… В кармане его брюк раздался пронзительный сигнал телефона.
Сообщения его литературного агента всегда отличались краткостью и точностью. И сейчас, достав телефон, Константин вновь прочитал на дисплее лишь одно, но до боли знакомое слово: «Пишешь?»
Глава 8
В большом, заметенном снегом городе трудно найти дом, где по вечерам не зажигается свет. Рано или поздно он вспыхивает в окнах и продолжает долго гореть или поспешно гаснет. Что это, символ жизни? Заключенный в абажур с длинной шелковой бахромой, зажатый стеклянным плафоном или спрятанный в галогеновом лабиринте, опутавшем весь потолок? Возможно, но для известного писателя это был не символ жизни, а само ее продолжение… Включая настольную лампу, он словно выполнял условие, благодаря которому на белом поле страницы, строчка за строчкой, постепенно разгорался рассвет, предвещающий череду удивительных событий, или угасал закат, пронизанный безмятежным пением сотен цикад.
Повинуясь давней привычке, Константин приступал к работе только в сумерках. Весной и летом сумерек почти не бывает, поэтому всем временам года он предпочитал именно зиму, когда день, едва перевалив за половину, заканчивался, уступая место умиротворению вечерней, а затем и ночной тишины. Все замирало тогда, и главное – его телефон, благоразумно, хотя и не без рецидивов, смирившийся с режимом немоты…
Впрочем, утверждать, что писателю приходилось постоянно отвлекаться на деловые переговоры и обсуждение светских новостей, было бы ошибкой. Напротив, Константин полагался в этом на своего литературного агента и смог сохранить уединенный и в каком-то смысле даже аскетичный образ жизни. Несмотря на финансовое благополучие, основным достоинством одежды для него по-прежнему было удобство, а не известность бренда. В еде писатель руководствовался принципом «чем проще, тем вкуснее», и только при выборе квартиры позволил себе соответствовать стереотипному образу популярной творческой личности.
– Нашел свою высоту! – отметил Илья Москитов, приступая к отделке его апартаментов, и не ошибся…
Пентхаус дома, расположенного в самом центре элитного района, обладал множеством достоинств, но решающим для Константина стал прекрасный вид, открывающийся из всех окон. В ожидании вдохновения он мог часами любоваться панорамой города, на фоне которой в сплошной пустоте стекла иногда особенно явно, со стереоскопической четкостью, проступало его отражение. День, залитая неоновыми огнями ночь, опять день, ночь… И так год за годом. Нет, писатель не считал себя одиноким, ведь у него была прекрасная любимая дочь и любимая же работа. Дар, способный оправдать его затворничество, оценить по достоинству тишину, которой он старался наслаждаться как можно чаще и которая стала постоянной жительницей его дома. Тишина беспрепятственно бродила по комнатам, выходила в лоджию, посиживала на темной кухне и особенно любила кабинет с освещенным островком письменного стола и углами, погруженными в мягкий полумрак.
Однако теперь…
С появлением в доме Бедокура о тишине приходилось только мечтать. Обретя настоящего друга, Лиза спешила поделиться с ним радостью всевозможных игр, большинство которых предполагало определенную спортивную подготовку и быстроту реакции. Сначала Марья Васильевна, сама нескончаемый источник хозяйственного шума, обижалась, заметив, например, что в скоростном забеге по коридору девочка решила участвовать без нее, но увидев, как внучка в гордом одиночестве играет в жмурки, не на шутку испугалась.
– Так я и знала! Все это кибернетика отцовская… – бормотала она, отыскивая в глубине чемодана ртутные градусники, которые на всякий случай взяла с собой в удвоенном количестве. – Тьфу… как ее… генетика… Девочка совсем без природы живет… В общем, загубил девчонку Костик! Ох, загубил…
Бабушка Маря, несмотря на свою кажущуюся грубоватость, была человеком добрым и щедрым. Жизнь со всеми ее сложностями и проблемами ее не пугала. А уж если повезло с надежным спутником жизни, то вообще ничего не страшно. Все можно преодолеть, со всеми напастями и бедами справиться. И с мужем ей повезло, как она долгие годы считала. Степан был человеком работящим, а главное, умелым. Все спорилось в его крепких руках, любая работа была по плечу. Вместе они построили крепкий большой дом, вместе поднимали детей – Катюшку и Сергея. Вместе провожали на учебу и с нетерпением ждали от них редких весточек. Время шло, и дети незаметно выросли. Катя вышла замуж, родила девочку. Все бы хорошо, но не задалась у нее семейная жизнь. Кто тут виноват – разобраться трудно. Марья Васильевна Костю не винила, парень он хороший и Катю не обижал, да и характер у дочки, чего там скрывать, был не сахар. Откуда у нее, дочери работящих, открытых родителей, взялся такой норов, непонятно. Недоверчивая, мнительная, к тому же жадная до денег, дорогого барахла, всяческих развлечений и удовольствий.
В общем, с какого-то момента жизнь пошла как-то не так. Времена изменились. Сергей выучился и неожиданно для всех уехал в Канаду, нашел там работу, а нашел ли жену, по сию пору неизвестно – писал он редко и скупо. Считай, отрезанный ломоть.
И Степан, ее надежный, родной Степан, вдруг задурил, начал попивать, отлынивать от работы, уходить из дома на целый день, а то и ночью не возвращался. А потом как-то раз заявился и, как обухом по темени, объявил: ухожу, мол, к другой, любовь у меня. И ушел к своей подколодной зазнобе в райцентр. Сначала Марья Васильевна думала, что перебесится мужик, одумается и вернется. Такие истории она на своем веку видывала. Но время шло, а Степан и не думал возвращаться. Знакомые рассказывали, что пьет он сильно вместе со своей новой любовью. А такое добром не кончается. Ночью дом в райцентре, где они жили, загорелся. Пока заметили, пока подняли тревогу, пока приехали пожарные, дом вместе с обитателями сгорел дотла.
Вот и осталась Марья Васильевна совсем одна. Дочка далеко, счастье ищет, сын еще дальше. Даже на похороны отца не приехал. Только и свет в окошке – внучка Лизанька. Марья Васильевна надышаться на нее не могла, так бы от себя и не отпускала ни на миг.
Вот и всполошилась, когда ей показалось, что Лиза заболела, да так, что чуть ли не бредит.
Ангелина же Ивановна, наоборот, в поведении внучки ничего странного не замечала. Эмоциональную беседу с подушкой или яркие пятнистые картины, нарисованные одновременно в двух альбомах, а отчасти и на обоях (к обоям приложил лапку Бедокур, но Лиза самоотверженно взяла вину на себя), женщина объясняла проявлением неординарной творческой натуры.
Поэтому она была очень удивлена, обнаружив Лизу смиренно лежавшей в постели и услышав безапелляционный вердикт сватьи.
– От осинки не рождаются апельсинки! – громогласно заявила Марья Васильевна и, запустив под одеяло грелку, продолжила: – Увезу ее в деревню! Здесь, в городе, разве воздух? Разве вода? Так, сплошная экология! А там у меня травки всякие, воздух чистый, курочки, яблоньки, вишенки… Природа! Поможет небось, а то вон заговариваться уже начала, бедная! Все чего-то бормочет и бормочет под одеялом. Так и до больницы недалеко, а впереди еще школа…
