— И что вы собираетесь делать, Парамон Васильевич? — почти ласково произнес Кумаченко — так разговаривают с буйными сумасшедшими перед тем, как упаковать их в смирительную рубашку.
— Я очень напряженно думал… Алчность — это грех. Нельзя пытаться разбогатеть на том, что дал нам господь. Я…Мы… Мы можем позволить себе подарить человечеству это открытие. Отдать его даром… Слово даром происходит от слова дар. Божий дар. За божий дар нельзя брать денег…
— Простите, я не совсем вас понимаю вас, Парамон Васильевич. — Кумаченко, скрестив руки на груди, озадаченно и с некоторым испугом уставился на «колдуна».
— Самый легкий путь — Интернет, пресс-конференция, демонстрация технологических возможностей.
— Да?
— Скоро аппаратура будет здесь.
— И что?
— Идея брошенная не угаснет. Кто-то да подхватит. Ничего не изменится лично для меня. Да моя личность не так уж и важна в поступи цивилизации к будущему. Я буду счастлив, что выполнил свое предназначение. Возрожусь в другой жизни, и увижу плоды своих трудов…
Кумаченко пропустил мимо ушей идею о реинкарнации Раздыхайло в светлом будущем. Самое главное было не это. Самое главное — что золотая рыбка готова сорваться с крючка и погрузиться в пучину.
— Подождите. Я что-то не понимаю, — встряхнул головой президент фонда. — У нас есть обоюдные договоренности. Мы, вроде бы, не отказываемся от сотрудничества. Работа вошла в конструктивную стадию. И вы из-за каких то невнятных слухов и сплетен готовы все разрушить.
— Я боюсь не за себя, — понуро произнес «колдун». — Я боюсь, что человечество не сумеет воспользоваться тем шансом, которые я и мои друзья ему дадут.
— Вот теперь переходим к самому главному. Ваши друзья. Технологии эти являются плодом работы целого коллектива.
— Ну и что?
— А то, что кроме шансов человечества есть еще маленький шанс для каждого человека. Это ваши люди. Которые в эти нелегкие времена, несмотря на нищету, отдавали последнее, чтобы совершить открытие. Отдавали молодость. Силы. Интересы семьи. Правильно?
— Все было именно так.
— Они были уверены, что это их главный в жизни шанс выбраться из убогости, бедности… И тут вы решаете за них.
— Я думаю, они меня поймут…
— Поймут?! Что они поймут? Что был билет в лучшую жизнь, но у их друга не выдержали нервы. Он испугался каких-то дурацких слухов. И лишил их будущего…
— Ну… Когда технологию начнут осваивать, обратятся все равно к нам. Мы продвинулись дальше других…
— Да ладно. Вся суть была в оригинальном принципе, в новой технологии. Западники, когда принцип станет известным, при их миллиардах легко поставят все на поток без вашей помощи…
— Верно, — вздохнул Раздыхайло.
— Почему мы научились заботиться о неграх в Африке и совсем не умеем думать о наших близких? — вздохнул Кумаченко. — Не рубите сгоряча. Не надо… Нам осталось не так много…
— Я подумаю. — Взгляд у Раздыхайло стал самоуглубленным.
— Обещайте, что пока не будете делать глупостей.
— Обещаю… Я должен все еще раз обдумать… Я вам сообщу.
— Вот и хорошо.
Раздыхайло поднялся. Кумаченко вскочил и, поддерживая здоровяка под локоть, проводил к двери. Когда дверь за ним закрылась, он подошел к дивану и устало откинулся на его подушках. Вытер выступивший пот. Президент, когда припирало сильно, умел раскрывать настежь шлюзы своего красноречия и с головой топить собеседника в словах. Умение забалтывать клиентов и партнеров не раз сослужило ему хорошую службу. И сейчас, кажется, ему удалось немножко сдвинуть танк, каким являлся Раздыхайло. Вот только надолго ли? И что этот сумасшедший предпримет, когда у него начнется очередное обострение запущенного психзаболевания?
— Сволочь такая, — прошептал Кумаченко со злостью.
В кабинет вкатился колобок и осведомился:
— Чего «колдун» от тебя такой пришибленный вышел?
— Свихнулся окончательно. Узнал где-то о Галустяне. Прочитал несколько статей в патриотических газетенках, бредни о мировом правительстве. И окончательно слетел с катушек.
— Что ты ему наговорил в прошлый раз? — с подозрением спросил Богучарский.
— Ничего, — как-то поспешно ответил президент фонда.
— Ты ему что-то брякнул, что у него снесло голову.
— Ну, намекнул, что у новых открытий часто судьбы складываются не слишком радужно.
— Молодец. Нашел, с кем о моей больной теме говорить… Кто же ему мог наговорить о Галустяне?
— Может, кто-то из команды Саши Неймана… Американец начинает уже наступать нам на пятки…
— Очень может быть, — задумчиво произнес Богучарский. — И что теперь удумал наш титан мысли?
— В раздумьях… Я его немножко отрезвил… А вообще у него идея скинуть все научные проработки в Интернет.
— Может, не такой дурной ход… Скидывает информацию в Интернет. А потом договариваться обо всем со свалившимися с небес заказчиками… Принцип процесса он накалывает. Но понадобятся годы, чтобы его повторить. А в гонке технологий, если она начнется, каждый день будет на вес золота. Отставание на месяц может стать опозданием навсегда. Пусть принцип уже не тайна. Но за деталями придут к «колдуну».
— Да?! — Кумаченко взорвался, хлопнул с размаху по спинке дивана ладонью. — Сема, а мы? Мы в заднице!
— Да ладно, — улыбнулся Богучарский. — Не бери в голову…
* * *
— Что ты делаешь? — Вопль был испуганный, полный отчаяния.
— Не волнуйтесь, дорогой мой. Не волнуйтесь. Я не сделаю вам ничего плохого, — не обращая внимания на ругань, крики, угрозы, мягко ворковал Эскулап. — Все будет хорошо. Все будет очень хорошо.
— Нэ надо, да… Слышишь, ты, в халате. Нэ надо. — Теперь в голосе была мольба. Напоминающий гориллу чеченец, прикованный к креслу, привык видеть смерть и приносить ее. Вся его сознательная жизнь прошла на войне, в дерьме и в крови. Сейчас он своим обостренным волчьим чутьем чуял — с ним произойдет что-то непонятное и страшное.
— Будет чуть больно. — Тонкие пальцы Эскулапа сжали руку гориллы с неожиданной силой.
Инъектор с шипением освободил свое содержимое. И жидкость, представлявшая из себя сложнейшее химическое соединение, начала свое движение по человеческому организму, проникая всюду и изменяя его реакции.
— Убью… Убью… — Голос пленного становился все слабее. Он обмяк. Минуты две сидел, застыв, не шелохнувшись. Неожиданно вздрогнул. И обессилено уронил голову, закатил глаза.
Еще с четверть часа Эскулап внимательно следил за диаграммами на плазменном мониторе компьютера. Сюда сбрасывались показания датчиков, прилепленных к телу «пациента».
В углу сидел Денисов. И внутри у него было как-то холодно. Подкатывала тошнота. Он был не в первый раз на подобных процедурах и отлично знал, что кроется за этим монотонным, до детали отработанным процессом. И еще знал, что скрывается за видимым спокойствием и деловитой доброжелательностью Эскулапа. Присутствие на обработке очередного «пациента» не доставляло Денисову особого удовольствия — это если очень мягко сказать. Иногда же у него просто волосы дыбом вставали. Но сейчас он должен был находиться здесь. И его чувства не имели никакого значения, поскольку речь шла о судьбе акции.
