Он и не рассчитывал добраться до истины с первой попытки. Так и вышло. Правда каждого, суммируясь с прочими правдами, превращалась в какую-то сомнительную, а главное, бесполезную информацию. Что в задаче производная, а что первообразная, значения не имело. Екатерину догнали два здоровенных мужика. От ужаса она потеряла сознание. Ни про Вадима в канаве, ни про Валюшу на елке она не знала. Когда тащили по лесу, Катя пару раз приходила в сознание и опять отключалась. Очнулась в одной из комнат третьего этажа ротонды. Дверь заперта, в окне сосны. Тусклая лампочка, сдвинутые столы. В углу какие-то коробки, перетянутые скотчем. Естественно, рыться в этом барахле ей было абсолютно не в радость. Свернувшись в углу, Катюша проплакала половину ночи. Другую половину ей снились кошмары, от которых она периодически билась головой о стену и просыпалась.
День прошел безобразно. Кормили только раз: принесли французскую тарелку из темного стекла, доверху наполненную пшенной кашей (он видел в кухонных шкафах упаковки с пшенкой). Рядом поставили кружку воды. Дважды выводили в биотуалет — здесь же, на третьем этаже. При этом в центральной комнате Катя видела только двух охранников — грозного, но не хама. Остальные двери были заперты, а на поясе у вертухая болталась связка ключей. В этом плане показания пятерых сходились. Их держали в пустующих комнатах третьего этажа, кормили кашей и водили в биотуалет. Разговорами не развлекали. Пытками не мучили. И вообще чего-то ждали.
Индивидуальностью отличались лишь ночные приключения. Коля Сырко в канализационной трубе топал за Антоном Гароцким. Но ждать, пока тот спустится, — называется «пожалейте мои нервы». «Ботаник» спрыгнул с правого выступа желоба, умудрившись отбить сразу обе коленки. В этот момент начали палить. Но очки на носу удержались. Благодаря этому Коля заметил петляющую тропинку между камнями. Он помчался в ночь. Но это был самый короткий спринтерский рывок в большом спорте. Злая очередь выбила камни из-под ног, Коля споткнулся и добил коленки. По инерции его развернуло, шандарахнуло затылком о камень, он отбил плечо, печень, вследствии чего Сырко вырвало. Естественно, в таком состоянии он не мечтал даже подняться. Помогли. Нашлись сострадательные люди. За кульбитами Коли без особого удовольствия наблюдал Борька Уралов. Они спрыгнули одновременно с Мостовым, но Володе в ту минуту повезло больше. Он оттолкнул бросившегося наперерез бандита и, перепрыгнув через Колю, умчался по пересохшему руслу.
Борису пришлось принять бой. Особыми бойцовскими качествами он не обладал (как сам метко выразился: «Не Конан-варвар, не Универсальная машина, а так — обычный Трус Ли»), шмякнул одного по лицу, нырнул под локоть другому, хотел уйти, но слишком откровенно нагнулся — получил по заднице и отправился считать камни в русле. Жанна оттолкнула Валюшу, за что ее и покарал Бог: разлучил с Максом. Она скатилась к каменной гряде, где и насадила воротник на клыкастый отрост скалы. Визжа от боли в расцарапанной шее, она пыталась разорвать ткань. К сожалению, некачественных вещей хозяйка сети оздоровительных центров никогда не приобретала, из-за чего и влипла. Ее просто сняли с этого отроста, как рыбу с крючка, надавали по щекам, дабы не орала, и отволокли в ротонду.
Максим Журбинцев покинул козырек последним. Он все видел — кто ушел, кому не повезло. Выручать партнершу смысла не было. Что упало, то пропало. Он пошел иным путем — вскарабкался на козырек и попытался уйти по склону. На его беду, в кустах поджидали двое. Не успел он заработать кулаками, как его сбили с ног, обработали прикладами и посоветовали двигать через лес своим ходом — под конвоем. Туда он и подался, испытывая в мозгах и ногах некоторую расслабленность…
— И ты не отказался от мысли, что один из нас… как бы это помягче выразиться? — задумался Борька.
— Сука подсадная, — подсказал Вадим. — Разумеется, не сидел он сутки запертый в комнате, зачем ему это надо? Но как проверишь? Полагаю, в отсутствие Ведерникова он лично принял волевое решение продолжить «дружбу» и как ни в чем не бывало присоединился к освобожденным. И будет паинькой, покуда не получит возможность взять над нами контроль. Не иллюзорный — при помощи вот этого автомата… ну, отнимет его у меня, наставит, поведет куда-то… ерунда, в общем. Куда он нас поведет? Он, как и мы, не понимает, где мы находимся. Он устал. Он просто прикидывает варианты и намечает планы на будущее.
— Да Господи, — сказала Жанна, — опять двадцать пять за рыбу деньги. Вадим, разуй глаза. Посмотри, какие мы белые и пушистые.
— Пушистая у нас Валюша, — отрезал Вадим, — в силу своей молодости. А белых здесь нет.
— Вот блокнот, — Коля Сырко как-то психованно потряс потертой зеленой книжицей, — я веду его пять лет. Здесь адреса и телефоны компьютерных фирм, где меня хорошо знают. Координаты друзей, родственников. Заказы на платные услуги, которые я оказывал клиентам. Проверьте — это мой почерк; кто сомневается — дайте ручку, я напишу сверху, вы сверите…
— Не могу я вас подозревать, — вздохнул Журбинцев, — не получается. И не буду. Не уверен, прав ли Вадим, но одно знаю точно — меня от этих дел держите подальше. Не то расстроюсь.
— К утру у вертухая было четыре ключа, — задумчиво сообщил в пространство Борька. — Длинные, с массивными бородками. Он выводил меня в туалет. Открыл мою комнату и вертел на цепочке сразу всеми — плевать хотел, что дурная примета. А когда вечером Валюшу ненадолго вселили, он кричал, чтобы напарник принес ключ от «класса» — он так и выразился…
Девочка молчала. Ковырнула огрызком скалы разрытую землю, извлекла нового червяка — жирного, с розоватыми пупырышками, с каким-то ожесточением швырнула его в костер…
Молчала Катя, шаря глазами по сидящим. Остальные смотрели в огонь, пожирающий плесневелые хворостины. Усталость овладевала людьми. «Если через день ничего не случится, — думал Вадим, — напряженность в обществе усилится, и мы начнем ненавидеть друг друга».
Но ситуация менялась, возникали новые декорации и действующие лица. Однообразие тайги продолжалось до пяти вечера. Холмы тянулись вереницей — как барханы в пустыне. Ни людей, ни продуктов их жизнедеятельности. Холодный осенний лес — то поднимающийся на склон, то падающий вниз. Дряблые подосиновики, бессмысленная красота мухоморов («Аманита мускария — самый красивый в мире гриб», — блеснул интеллектом Борька). Круглые, сизо-черные «вороньи глаза» с туманно-восковым налетом — по единственной ягодке на вершине голого стебля… Кружил листопад. Идущие на автоматизме, без эмоций и раздумий, увязая в ворохах красной осиновой листвы, они не замечали, что впадины между холмами поднимаются, холмы сдвигаются в гармошку — образуется плато местного значения — здоровенное «блюдце» на скатерти тайги с трещинами лощинок. Лес густел, бурелом и кусты дыбились частоколом. Протискивались зачастую на корточках, получая по лицу острыми ветками и звереющей от увядания крапивой. Остатки одежды превращались в лохмотья. Бинты кончились. В рядах беглецов зрело недовольство — оброненная Жанной в сердцах фраза о том, что незачем ломиться в самую чащу, можно повернуть направо и выходить к Славянке, обрела популярность. Ее решительно поддержал Коля, у которого заплеталось все — от языка до ног. Журбинцев промолчал, явно выражая таким образом согласие. Нейтрально промычал Борька. Даже Катя, блеснув слезинками, попросила Вадима сделать привал и объяснить наконец, куда их несет нелегкая на ночь глядя.
