– Ну… Ты же знаешь, как я занята! У меня день практически по минутам расписан. И я была у нее! Не помню когда, но была…
– А я вот помню. Ты три раза после похорон отцовских приезжала. И только по делу. Все бумаги какие-то ей на подпись привозила. Хоть бы показала, что за бумаги такие! Ни матери толком не показала, ни мне… Подсунула ей, пальцем ткнула в то место, где надо подпись поставить, и все…
– Потом узнаешь. По крайней мере, тебя это мало коснется. А вот насчет этой юридической тетки ты прав, пожалуй, – надо было ее с собой везти. Какая-то она не от мира сего. Я думала, ее уговаривать-пугать придется, а она сразу в лоб: где и что мне подписать надо? Нет, что-то тут не так, Никитка… Или она в самом деле полоумная, или тут какой-то хитрый расчет. Хотя на расчет тоже не похоже – глаза у нее такие… Такие… Даже слова не могу найти подходящего, черт! Какие-то очень умные, очень проницательные и очень наивные, и все это одновременно. Но ведь так не бывает, чтоб все это одновременно…
– А может, просто под дурочку косит? А? Мы вот уехали, а она соберется быстренько – и шасть к нотариусу нашему! А что? Она запросто его найдет! Тетка она, по всему видно, грамотная. Я бы на ее месте так и сделал. Она кем работает, ты не знаешь?
– Учительницей вроде.
– Это после нашего университетского филфака? Ничего себе…
– А кем она должна еще быть в этой тьмутаракани?
– Вот-вот, я и говорю… Такой ей шанс выпал из этой самой тьмы да таракани выбраться, а она взяла и с ходу отказалась! Нет, ты права, сестренка, тут что-то не так. Зря мы поторопились с отъездом. И вообще… Надо было все по-другому сделать…
– Как?
– Ну, я не знаю… Можно было просто для начала взять и пригласить ее к себе. От маминого имени, например. Якобы для восстановления порушенных родственных связей. И не говорить пока ничего про отца, про наследство… А вот когда привезли бы, тогда и говорить про все это надо было. По крайней мере, хуже бы точно не было.
– Нет, Никитка. Не надо ей ничего про маму знать. Так лучше будет.
– Почему?
– Потому! Потом скажу.
– Оль, ты чего-то насчет мамы пакостное задумала, да? Колись давай! А то поставишь потом перед фактом…
– Поставлю, Никитка. Именно перед фактом. Только этот факт тебе во благо будет. Не переживай.
– Точно пакость задумала… И что ты за человек такой, Ольга? Вроде в любви да в благополучии относительном росла, но иногда таким от тебя злым сквозняком несет, что страшно становится.
– А ты не бойся, Никитка. Тебя я не обижу. Мой сквозняк мимо тебя дует. Да и вообще, никакой он и не злой на самом деле. Он обыкновенный. Он мне дорогу расчищает от всяких глупых сомнений да обманчиво-кисельной добродетели. Он очень честный, мой сквозняк. Потому что не я придумала закон о выживании в мире сильнейшего. Ученый его один придумал, Дарвин по фамилии… Не слышал про такого, случаем? Вам на вашем биофаке про такого не рассказывали, нет?
Никита ничего сестре не ответил, поморщился только едва заметно да повел головой взад-вперед, пытаясь таким образом снять напряжение с подуставшего уже загривка. Шутка ли – вторые сутки за рулем. Правда, Ольга дает ему подремать на заднем сиденье часок-другой, сама за руль садится. Но водитель из нее еще тот. Как говаривал один юморист – обезьяна с гранатой. Нервная она очень. Все в хвосте оказаться боится, терпеть не может, когда ее обгонять начинают. Тут же срывается с тормозов. Дорога чистая ей нужна, видишь ли. И так во всем. Нет, молодец, конечно… Наверное, это и правильно, наверное, так и надо. В борьбе за свое место под солнцем все средства хороши: и холодная злость, и острый язык, и коварство – все сгодится. Все на пользу пойдет. А только иногда так по-глупому обыкновенного тепла хочется… Не заботы о его, Никитином, жизненном благополучии, а никчемного и бесполезного сытого тепла. Такого, как от маминых пирогов с капустой. Или как от старого, покрытого вытершимся пледом кресла-качалки в отцовском кабинете, впитавшего, как ему казалось в детстве, всю мудрость расположившихся на стеллажах старых, раритетных почти изданий классиков. Отец так искренне радовался, он помнит, когда видел его в том кресле с томиком Пушкина или Гоголя в обнимку…
Вот Ольга – та вообще книжек читать не любила, как отец ни исхитрялся любовь ей эту привить: и строгостью, и всякими там разными педагогическими заманухами-изысками. Заявила ему, будучи еще тринадцатилетней соплюшкой, что глотать книжную пыль да отказывать себе в исключительных удовольствиях материально-технического прогресса вовсе не собирается. И пусть, мол, ей отец даже и препятствий никаких не чинит на этом пути и младшему братишке тоже – все равно она его в «эту дохлую книжную пылюку» не пустит… Так и поперла потом по этому пути, и самый престижный в их городе политехнический институт почти с отличием закончила – чуть-чуть до красного диплома не дотянула, – и в тележку торжественно шествующего по стране нагло-юного капитализма умело впрыгнула, и замуж за начинающего расчетливо-занудного банкира выскочила. Правда, банкир этот так и застрял в разряде начинающих да подающих надежды, чего-то не связалось у него там, на светлом капиталистическом пути, по добыванию барышей со сказочными нулями. То ли расчетливость с занудностью не связалась, то ли наоборот… Потому, наверное, и из него, из братца родненького, принялась сестрица лепить с упорством да остервенением что-то крепко-мужское и для добывания этих барышей удобоваримое, и на бедный его умненький биофак ополчилась, как пантера, еще и по несчастному Дарвину ерничеством своим прошлась-процарапалась…
Нет, зря-таки он с детства на поводу у нее идет. Лучше бы в том отцовском кресле подольше засиделся. Теперь уж ничего назад не воротишь… Он вообще отца очень любил. И кабинет его любил, и книги, и долгие тихие беседы о высшем-тонком-философском, и упорную его романтическую несовременность, и даже имя любил. Такое же, как у Чехова, – Антон Палыч. Наверное, и внешне отец похож был бы на старого Чехова, доживи тот в свое время до его преклонных лет…
Глава 3
Хозяйка-ночь на цыпочках вошла к ней в настежь распахнутое окно, бросив на произвол судьбы легких своих музыкантов, которые, впрочем, и без нее прекрасно справились, выдавая волшебные звучания июльской ночной колыбельной: и цикады так же старательно наигрывали на тоненьких своих скрипочках прежнюю, навсегда установленную природой мелодию, и листья старой груши пришептывали к ней что-то ласковое, и ветер шелестел травой и цветами, пытаясь вслед за ночью ворваться к ней в окно. По-хорошему, надо бы спать лечь, конечно, да только бесполезное это занятие. Все равно не уснуть. Пролежишь с закрытыми глазами до утра, дожидаясь желанного провала в небытие, – и ничего, устанешь только. Лучше уж пойти пройтись рука об руку с этой ночью, тем более она и не против такой прогулки…
Тина на цыпочках вышла в прихожую, тихо открыла входную дверь, похвалив себя за недавний хозяйский жест – собралась-таки наконец смазать маслом старые ржавые петли, отчего они ей в благодарность не скрипнули теперь противно да не порушили сна Анюты с Сонечкой. Хотя чего уж себя так сильно хвалить – подумаешь, петли смазала. Героиня. Вот если б она удосужилась к пенсии дом отремонтировать – это да. Это был бы подвиг настоящий. Старый уже дом-то. Родительский еще. Хотя вот Митенька считает, что он еще сто лет простоит. А Митеньке можно верить, он парень в этих делах соображучий да рассудительный. Весь в Тининого отца, то есть в деда своего, пошел…
