А через месяц они скромно расписались. Свадьбу большую решили не делать, да и зазывать на нее особо им было некого. Ну, пришли на девичник ее однокашницы, попищали-поохали от восторгов, порадовались, а некоторые, может, и позавидовали искренне тому, как Тинка из не известного никому Белоречья «быстренько с замужеством этим провернулась». Особенно искренне радовалась Варя Синицкая, объявившая себя на вечеринке чуть ли не застрельщицей всего этого дела. Если б не она вроде как, то Тинка и не додумалась бы никогда, как правильно этого Званцева охмурить… Потом пришли преподаватели с кафедры Антона Павловича, посидели, поздравили, выбор коллеги во всяческих ипостасях вполне одобрили. Такие все веселые оказались в домашней обстановке! И пели, и плясали… Тина и домой письмо написала – своих хотела тоже в гости позвать. Отец на Тинино приглашение долго не отвечал. Потом, позже уже, пришло письмо, нацарапанное под его диктовку неровным детским Мисюськиным почерком, что приехать они к ней на свадьбу никак не смогли, потому как Алешка, «поганец такой, малец мальцом еще, а тоже, поди ж ты, затеял жениться». Вот если б Тиночка подождала немного, он бы и ее свадьбу немного погодя осилил… А так нет – на две свадьбы денег не хватит, как ни крути. Еще писал отец о том, что невестка Света, будущая Алешкина жена, девка хоть и болезненная с виду, на самом деле ничего оказалась, проворная, из семьи непьющей да работящей. Будет потом кому хозяйство передать да за Мисюськой присмотреть. Шибко уж своенравной девчонка растет, совсем без матери избаловалась… А ты, мол, Тиночка, писал отец, «об нас не беспокойся, живи в городском своем замужестве счастливо да учись дальше себе в удовольствие»… Тина всплакнула над письмом немного, от виноватости своей неизжитой перед отцом всплакнула. Вот ведь как все в жизни повернулось – на нее тут такое счастье свалилось, а он там один на один с жизнью барахтается…
Зажили молодые Званцевы после свадьбы хорошо – Антон Павлович, все это отметили, сразу помолодел будто. Всю сложившуюся за пять долгих лет холостяцкую неприкаянность враз сбросил, на крыльях летал вокруг юной своей жены, блестел глазами. Даже ремонт дома немного погодя затеял – проснулась вдруг в нем деловая настоящая хватка, о наличии которой он и сам раньше не подозревал.
Все бегал, доставал-выбивал стройматериалы всякие, друзей подключал, знакомых… Года три тот ремонт продолжался, не меньше. Тина успела уж и диплом получить, и в аспирантуру поступить. А в Белоречье за это время только один раз и съездила, чтоб своих подарками заграничными порадовать. Повел ее как-то Антон Павлович в «Березку», приодеть решил на валютные чеки, полученные после публикации нескольких статей в научных заграничных журналах. Давно они у него без дела лежали, чеки эти, вот для дела и пригодились – так хотелось жене угодить! В те времена это вообще считалось высшим жизненным показателем успешности – взять и отовариться в «Березке»! Тина и отоварилась. Всякого тряпочного добра для своих набрала, для Мисюсь в основном. А про себя и забыла… Очень уж хотелось ей младшей сестренке угодить. А может, чувство вины уж совсем к тому времени прогрызло в душе у Тины дырочку – как ни крути, а оставила она девчонку на попечение двум мужикам, старому да малому. Сама тут в любви да радости живет, а сестренка-сиротинушка там не обута толком, не одета, не долюблена…
Мисюсь на ее подарки прореагировала очень уж бурно – Тина и не ожидала такой радостно-счастливой реакции. Подпрыгивала, верещала над разложенными по стульям нарядами, напяливала на себя все подряд… А отец, наоборот, от Тины глаз отвести не мог. Такой она показалась ему ладной да умной, что чуть на «вы» к родной дочке в одночасье не обратился – только и успел язык прикусить вовремя. От хозяйства отец отошел – старые болезни совсем замучили. Выползал, кряхтя, утром во двор, щурился слезящимися подслеповатыми глазами на солнышко, выкуривал пару «беломорин» да снова уходил домой. Алешка с молодой женой вовсю вели хозяйство сами – и огород у них был ухожен, и банька новая срублена, и крыша новой оцинковкой сверкала… Все было в доме справно, только вот с Мисюськой их мир никак не брал. Не признавала их девчонка за старших, и все тут. Не слушалась никого. И училась из рук вон плохо. Школу совсем забросила и даже из десятого класса подумывала уже уйти. Решила восьмилеткой обойтись. Тина кое-как ее уговорила на дальнейшее образование. Да и то, она подозревала, согласилась своенравная ее попрыгунья-сестренка на этот героический подвиг в надежде на то только, что Тина ее потом к себе заберет. Тина и готова была, в общем. Не хотелось только среди года Мисюсь с учебного процесса срывать. Пока бы с другой школой определились, времени много потеряли…
В общем, шли-бежали счастливые яркие годы, нанизывались драгоценными жемчужинами на ниточку Тининой жизни один за другим. Мечтали они с Антоном и о ребенке, конечно. И даже под детскую комнатку во время ремонта отвели, раскрасили ее от потолка до пола в веселые цвета да картинки всякие. И Тина все ждала, к себе прислушивалась – очень уж Антон ребенка хотел. Так и не дождавшись от молодой жены радостного известия, он повел ее к знакомому врачу-профессору, известному в то время в определенных кругах светилу медицинской детородной науки. Тина и рада была – наконец-то ей хоть подскажут что хорошее, а то все никак долгожданная беременность в ней не образуется…
Ничего тот профессор хорошего ей не подсказал, конечно. Наоборот, огорошил так, что зеленый яркий свет в Тининых глазах померк сразу, выплеснулся в одночасье женским неизбывным горем наружу.
– Что ж тут поделаешь, деточка… И так тоже бывает. Медицина тут, понимаете ли, бессильна… Природа так распорядилась…
– А что у меня, доктор? Что-то я не понимаю…
– Ну, у вас не такой уж и редкий случай. Называется «детская матка». У вас, Тиночка, детородный орган перестал развиваться примерно в десятилетнем возрасте. Вы, наверное, переболели чем-то серьезным в детстве, да?
– Нет, ничем не болела…
– Ну, может, тяжести какие поднимали? А что, бывает. Дети балуются иногда…
– Нет, доктор, я не баловалась. А поднимать и правда поднимала. Сестренку младшую. Мама когда в родах умерла, мне десять лет как раз и было… А сестренка тяжеленькая, плотненькая такая была…
– Ну что ж, Тиночка, мне искренне вас жаль. Не корите себя и не плачьте. Что же делать, раз судьба так вот распорядилась? Надо смириться, надо жить дальше, Тиночка. Надо принять. Тем более Антон вас так любит… Многие пары всю жизнь счастливо живут и без детей… Я знаю сколько угодно таких случаев…
Антон тоже Тину потом утешал как мог. И себя ругал тоже как мог, последними словами. Захотелось ему наследника срочно, видите ли. Мало ему счастья в лице этой девочки провидение послало! Расстроил милую свою женушку, зеленый колокольчик Тин-Тин…
Сама Тина переживала свалившуюся на нее бездетность очень остро. Как будто горе какое поселилось в ней неизбывное. Не было – и пришло вдруг… Ей даже в голосе мужа, старательно ее успокаивающего, слышались все время нотки недоумения, будто и сам он в происходящее с ней не поверил. А порой даже казаться стало, что она и физически ощущает некую ущербность свою, как видимый глазу недуг или увечье. И сердце никак, ну никак не хотело принимать в себя это горе. Сопротивлялось, и все тут. Как это такое может быть – детей у нее не будет? Нет, не принимают этого известия ни душа, ни сердце. Хотя врач-светило сказал: прими… Что ж делать, в те времена медицинским светилам только и оставалось, что руками разводить да слова всякие сердобольно-правильные говорить в таких случаях. Не было у светил тогда ни опыта мирового в этом тонком деле, ни знаний. Это сейчас способов всяких родить ребенка имеется великое множество – только пожелай. А тогда – нет. Кроме общеизвестного – никаких особых вариантов. Хоть голову о стенку от горя разбей…
