– И вы полагаете, что от вас избавились по одной только этой причине? – спросил Фюрер.
– А вы полагаете иначе?
– Я думаю, они вас боялись, – сказал Фюрер. – Точно так же, как сейчас боятся меня. Им известно ваше мнение относительно связи между нашими странами, о том, насколько она должна быть тесна. А как же иначе? Ваша бабушка, королева Виктория, приходилась бабушкой и нашему последнему кайзеру. А ваш дедушка, принц Альберт, родом из Кобурга. Наши страны тесно переплетены. Мы напоминаем два больших дуба, растущих очень близко. У нас одна корневая система. Срубите один дуб – и пострадает другой. Ухаживайте за одним – и укрепятся оба.
Герцог, поразмыслив, ответил:
– Да, в этом, пожалуй, что-то есть.
– Вас лишили права, данного вам по факту рождения, – продолжал Фюрер, гневно повышая голос. – Как вы это терпите?
– А что парнишке остается? – сказал герцог. – Дело сделано, назад не воротишь.
– Как знать, что нам уготовано в будущем.
– Что вы имеете в виду?
– В Германии скоро все изменится. Мы снова становимся сильной державой. Стараемся занять подобающее место в мире. И Англию, думаю, также ждут перемены. Вы, насколько я вижу, человек, мыслящий масштабно. Вам не кажется, что вы с герцогиней принесете куда больше пользы своей стране, если станете королем и королевой?
Герцог прикусил губу и нахмурился.
– Невозможно, – после паузы пробормотал он. – Я упустил свой шанс.
– Все возможно. Посмотрите на меня: лидер единой Германии, а я ведь из низов. Мой отец был сапожник.
– А мой – король.
– А мой – солдат, – сказал Пьеро из угла. Слова вылетели изо рта сами собой, внезапно, и оба мужчины воззрились на него в изумлении, так, словно начисто забыли о его присутствии. Во взгляде Фюрера было столько ярости, что у мальчика в животе странно екнуло, и он испугался, что его сейчас вырвет.
– Повторяю, все на свете возможно, – продолжал Фюрер через мгновение, снова повернувшись к герцогу. – Так что, при удачном стечении обстоятельств вы вернулись бы на трон?
Герцог нервно завертел головой, кусая ногти, потом внимательно осмотрел каждый и вытер руку о штанину.
– Что же. Конечно. Человек не должен забывать о своих обязанностях, – залепетал он. – И прежде всего он обязан думать о благе своей страны. И служить ей, чем только может… как только должен… должен…
Он с надеждой поднял глаза, как щенок, который просится на руки к доброму хозяину, и Фюрер улыбнулся.
– Думаю, мы друг друга прекрасно поняли, Дэвид, – сказал он. – Вы ведь не возражаете, если я буду называть вас Дэвид, нет?
– Эээ…, видите ли, дело в том, что меня никто так не называет. Только Уоллис. И еще родные. Хотя они, правду говоря, в данный момент никак меня не называют. Я не получаю от них известий. Телефонирую Берти по четыре-пять раз на дню, а он не желает отвечать.
Фюрер выставил перед собой ладони:
– Простите меня. Лучше нам и дальше соблюдать формальности, ваше королевское высочество. Или, может быть, в один прекрасный день – снова ваше королевское величество, а?
Пьеро очнулся с трудом; казалось, он проспал всего только пару часов. Глаза не желали открываться, но он понял, что в комнате темно и что в темноте кто-то дышит. Человек стоял над его кроватью и смотрел, как он спит. Пьеро узнал: это был Фюрер, Адольф Гитлер. Сердце от страха оборвалось. Пьеро хотел сесть и отсалютовать, но его грубо швырнули обратно в постель. Никогда раньше он не видел на лице хозяина такого свирепого выражения – страшнее даже, чем в ту минуту, когда Пьеро встрял в беседу с герцогом.
– Значит, твой отец солдат, да? – прошипел Фюрер. – Лучше, чем мой? Лучше, чем отец герцога? Думаешь, раз он умер, так он уже храбрее меня?
– Нет, мой Фюрер, – просипел Пьеро. Слова застревали в горле. Во рту пересохло, сердце грохотало в груди.
– Тебе можно доверять, Петер? Можно? – Фюрер склонился так низко, что его усики-щеточки почти касались верхней губы мальчика. – Мне не придется жалеть о том, что я приютил тебя?
– Нет, мой Фюрер. Не придется, честное слово, я обещаю.
– Да, ты уж постарайся, – прошептал Фюрер, и Пьеро похолодел от ужаса. – Помни: предательство никогда не остается безнаказанным.
Он похлопал Пьеро по щеке и стремительно вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Пьеро приподнял одеяло и посмотрел вниз, на свою пижаму. И чуть не расплакался. С ним случилось то, чего не случалось уже очень-очень давно, с раннего детства, и он не знал, как теперь будет оправдываться перед служанками. Но в одном он себе поклялся: он больше никогда и ни в чем не подведет Фюрера.
Глава 3
Веселое Рождество в Бергхофе
Война длилась уже больше года, и жизнь в Бергхофе сильно переменилась. Фюрер бывал на Оберзальцберге гораздо реже, а приезжая, запирался в кабинете с высшими военными чинами из гестапо, СС и вермахта. Но даже и в краткие визиты Гитлер находил время пообщаться с Пьеро, а вот прочие руководители рейха – Геринг, Гиммлер, Геббельс и Гейдрих – не желали замечать мальчика. Пьеро страстно мечтал о том дне, когда, быть может, и он займет столь же высокое положение.
Пьеро спал уже не в той комнатке, где его поселили после приезда на гору. Когда ему исполнилось одиннадцать, Гитлер уведомил Беатрис, что ей предстоит поменяться с племянником комнатами, и приказал перенести вещи. Кухарка Эмма, услышав об этом, покачала головой и пробормотала что-то насчет мальчишек, которые не умеют быть благодарными.
– Это решение Фюрера, – бросил Пьеро, не удосужившись даже взглянуть на кухарку. Он сильно вырос – никто теперь не посмел бы назвать его Козявкой, – и его тело благодаря ежедневным прогулкам вверх-вниз по горам налилось мускулами. – Или вы против его решений? Да, Эмма? Потому что если так, то давайте обсудим все лично с ним…
– Что здесь происходит? – Беатрис вошла в кухню и сразу почувствовала, что обстановка накалена.
– Эмма, кажется, считает, что нам не следовало меняться комнатами, – сообщил Пьеро.
– Я ничего такого не говорила, – буркнула Эмма, отворачиваясь и возвращаясь к своим делам.
– Врунья, – сказал Пьеро, глядя ей в спину. Потом посмотрел на Беатрис, увидел, какое у нее лицо, и внутренне заметался. Он, разумеется, очень стремился получить комнату побольше, но хотел также, чтобы тетя признала его право на это. Да и в конце концов, оттуда ближе к комнате Фюрера. – Вы же не возражаете, нет? – спросил он.
– С чего бы мне возражать? – Беатрис пожала плечами. – Ведь это всего-навсего место, где спят, больше ничего. Какое оно – не существенно.
– Это не я придумал, вы же знаете.
– Нет? Мне говорили обратное.
– Нет! Я только сказал Фюреру, что хотел бы карту Европы во всю стену, и все. Чтобы следить за продвижением нашей армии по континенту и за тем, как мы побеждаем врагов. У меня такая карта не помещается, а вот у вас – да.
