– Почему это?
– Он очень занятой человек.
– Занятой, занятой, а говорит, что видит во мне большой потенциал, – гордо объявил Пьеро. – И потом, мы обсуждаем интересные вещи. И Фюрер меня слушает.
– Я тоже тебя слушаю, Петер, – напомнила Беатрис.
– Вы – другое.
– Почему?
– Вы женщина. Вы, конечно, все равно необходимы рейху, это понятно, но дела Германии должны решать мужчины, такие, как мы с Фюрером.
Беатрис позволила себе горько усмехнуться:
– Сам додумался, да?
– Нет, – ответил Пьеро, неуверенно помотав головой. Вслух его заявление прозвучало не слишком убедительно. Да и если подумать, мама тоже была женщина, но всегда знала, что для него хорошо. – Так Фюрер говорит.
– А ты, значит, мужчина? – поинтересовалась тетя. – В восемь лет?
– Скоро мне исполнится девять. – Пьеро вытянулся в полный рост. – Вы сами говорили, что я расту не по дням, а по часам.
Беатрис села на кровать и похлопала по одеялу, приглашая племянника сесть рядом.
– О чем еще беседует с тобой Фюрер? – спросила она.
– Ну, это все довольно сложно, – протянул Пьеро. – Это про историю и политику. А Фюрер говорит, что женский ум…
– Ты все же попробуй. Я постараюсь понять.
– Мы обсуждаем, как нас обокрали.
– Нас? Кого это нас? Меня и тебя? Тебя и его?
– Нас всех. Немецкий народ.
– Ах да, разумеется. Ты же теперь немец. Я забыла.
– Мой отец немец по праву рождения, и я тоже, – ответил Пьеро, словно бы защищаясь.
– И что же конкретно у нас украли?
– Нашу страну. Нашу гордость. Украли евреи. Понимаете, они потихоньку, исподволь завоевывают весь мир. После Великой войны…
– Но, Петер, – не выдержала Беатрис, – не забывай все же, что Великую войну мы проиграли.
– Пожалуйста, не перебивайте, когда я говорю, тетя Беатрис, – со вздохом сказал Пьеро. – Так вы проявляете неуважение ко мне, своему собеседнику. Я, конечно же, помню, что мы проиграли, но и вы, в свою очередь, не можете отрицать, что после войны нам пришлось терпеть величайшие унижения. Союзникам было мало, что они победили, они хотели еще наказать немецкий народ, поставив его на колени. И в нашей стране нашлось немало трусов, которые чересчур легко сдались врагу. И мы такой ошибки не повторим.
– А твой отец? – Беатрис поглядела Пьеро прямо в глаза. – Он что, тоже был трус?
– Да, причем худшего пошиба. Он поддался слабости и потерял боевой дух. Но я – не он. Я сильный. Я сделаю все, чтобы восстановить честь семьи Фишеров. – Он замолчал и уставился на тетю: – В чем дело? Почему вы плачете?
– Я не плачу.
– Нет, плачете.
– Ой, я не знаю, Петер. – Она отвела глаза. – Наверное, просто устала, вот и все. Очень трудная была подготовка к приезду гостей. И еще я иногда думаю… – Она осеклась, будто не решаясь договорить.
– Думаете что?
– Что совершила ужасную ошибку, когда взяла тебя сюда. Но я считала, что поступаю правильно. Думала, если ты будешь рядом, я сумею тебя защитить. А теперь с каждым днем я…
Снова раздался стук в дверь, и, когда она открылась, Пьеро сердито обернулся, но пальцами не щелкнул: на пороге стояла фройляйн Браун. Он спрыгнул с кровати и вытянулся по стойке смирно; тетя Беатрис не шелохнулась.
– Приехали! – восторженно сообщила фройляйн Браун.
– Как мне их называть? – шепотом спросил Пьеро. Дрожа от волнения, он стоял в строю прислуги, встречающей гостей, рядом со своей тетей.
– Ваше королевское высочество, – сказала та. – И его, и ее. Герцога и герцогиню. Только не заговаривай с ними первый, жди, когда к тебе обратятся.
Через пару мгновений из-за угла на подъездную дорогу вырулил автомобиль, и почти одновременно за спиной Пьеро возник Фюрер, а слуги напряженно застыли навытяжку, вытаращившись в пространство перед собой. Эрнст подъехал, заглушил двигатель, быстро выпрыгнул из машины и бросился открывать заднюю дверцу. Из автомобиля выбрался человечек в тесноватом костюме и со шляпой в руке. Он огляделся, словно не понимая, куда попал, явно разочарованный от не слишком торжественной встречи.
– Естественно было бы ожидать какого-никакого оркестра, – невнятно произнес он, обращаясь скорее к себе, чем к кому-либо, а затем отработанным жестом поднял руку в нацистском приветствии – так, словно давно ждал случая это сделать. – Герр Гитлер, – великосветским тоном сказал он, без труда переходя с английского на немецкий язык. – Как приятно наконец познакомиться.
– Ваше королевское высочество, – отозвался, улыбаясь, Фюрер. – Ваш немецкий безупречен.
– Да, что же, – пробормотал человечек и затеребил шляпную ленту. – Семья, видите ли… – Он неловко умолк, словно бы не зная, что говорить дальше.
– Дэвид, а меня не представите? – Из машины выпорхнула женщина, одетая во все черное, будто на похоронах. Она говорила по-английски с сильнейшим американским акцентом.
– Да-да, разумеется. Герр Гитлер, разрешите представить: ее королевское высочество герцогиня Виндзорская.
Герцогиня проворковала, что «очарована», и Фюрер эхом повторил то же самое, попутно похвалив ее немецкий.
– Он далеко не так хорош, как у герцога, – улыбнулась дама. – Но кое-как объясниться могу.
Ева выступила вперед, чтобы и ее представили, но, обмениваясь рукопожатиями, держалась неестественно прямо – видимо, боялась, как бы королевские особы не заподозрили ее в попытке сделать книксен. Обе пары поболтали о пустяках: о погоде, окрестных видах и о поездке на гору.
– Я несколько раз думал: вот сейчас свалимся, – пожаловался герцог. – Головокружение там пришлось бы крайне некстати, согласитесь?
– Эрнст ни за что не допустил бы аварии, – ответил Фюрер, глянув на шофера. – Он знает, как вы для нас ценны.
– А? – Герцог вскинул глаза с таким видом, словно только сейчас понял, что с кем-то беседует. – Что вы говорите?
– Давайте пройдем в дом, – предложил Гитлер. – Вы в этот час любите пить чай, верно?
– Капельку виски, если есть, – отозвался герцог. – Высота, знаете ли. Ужасно изматывает. Уоллис, вы идете?
– Да, Дэвид. Я восхищалась домом. Правда же, он великолепен?
– Мы с сестрой обнаружили это место в 1928-м, – сказал Гитлер. – Выбрались в отпуск, и мне настолько понравилось, что я купил дом, едва смог себе это позволить. И теперь стараюсь приезжать как можно чаще.
– Людям нашего положения важно иметь уединенный приют, – изрек герцог, дергая себя за манжеты. – Место, где можно спрятаться от всего мира.
– Людям нашего положения? – Гитлер поднял бровь.
