Она долго пыталась гнать эти мысли прочь. Представляла себя в тюрьме, а маму с Ларой — в очереди с передачками (Лара в пуховом платке, повязанном крест-накрест, а мама — в перчатках с отрезанными пальцами). Видела стайку пожилых коллег, собравшихся вокруг Евдокии Карловны хороводным кругом — как будто у неё день рождения и надо петь «каравай», а на самом деле — чтобы выслушать откровения свидетельницы, с которой «осу́жденная Стенина общалась теснее других». Вера могла вообразить, как шелестит газета «Вечерний Екатеринбург», где временами подрабатывала Копипаста — заметка на первой полосе будет называться «Как украсть себя». Вера, впрочем, надеялась, что при самом безнадёжном раскладе Вадим проявит великодушие и не станет подавать на неё в суд. Задача была — не сглупить и не оставить следов. Что же до моральной стороны вопроса, то её Вера целиком и полностью адресовала Вадиму. Картина принадлежала гражданке Стениной Вере Викторовне, 1971 г. р.? Да, ваша честь. Художник Ф. обещал сделать ей копию? Совершенно верно, ваша честь. Сделал? Даже не почесался, ваша честь. На табличке под «Девушкой в берете» аж на двух языках написано, что это собственность художника. Не свинство ли? Свинство, ваша честь.
План ограбления был простым, без затей. Накануне первого выходного — а Стенина отдыхала в понедельник и вторник — она, как обычно, сдала свои залы дежурному охраннику и искусствоведу, после чего, проверив сигнализацию и наличие предметов искусства, все разошлись по домам. Все, кроме Веры, — она дождалась, пока охранник Ванька — дебелый парень с выпуклыми глазами куклы — вернётся на свой пост и отхлебнёт домашнего компота из термоса. Компот ему каждый день варила заботливая мама, она же музейный кассир. Вера заранее позаботилась о том, чтобы обогатить вкус компота: раскрошила в ложке две таблетки снотворного, потом вспомнила фигуру охранника, прикинула вес и добавила ещё полтаблетки. Попробовала — почти не горчит. К полуночи, как утверждала болтливая кассирша, Ванька уже приканчивал компот, так что скоро она разорится на сухофруктах… Далее кассирша делилась рецептом пресловутого компотика, но эту часть Вера обычно пропускала.
Искусствовед — недавняя выпускница и давняя недоброжелательница всех «стульчаков» вместе и Веры Стениной в особенности — убежала ещё раньше шести. «Усидишь ли дома в восемнадцать лет», — думала Вера, глядя, как искусствовед в буквальном смысле слова бежала от работы, как от чумы.
Камер в музее тогда ещё не было, и когда Вера, наконец, дождалась полуночи — а дожидалась она её в туалете с книгой, — то решила, что в музее нет никого, за исключением спящего Ваньки. Мышь вела себя по-человечески, почти не напоминала о себе. Дома Вера наврала, что заночует у Копипасты, а Юльке сказала, что идёт на свидание.
В три минуты первого Стенина тихо открыла туалетную дверь и с облегчением вдохнула чистый воздух коридора. Запах в музейных туалетах был тогда не чета нынешнему — но если хочешь получить своё, будь готова к испытаниям не только душевным, но и чисто бытовым. Точнее, нечисто-бытовым.
На цыпочках Вера поднялась на второй этаж по тёмной лестнице и тут же напугалась пристального взгляда дамы с портрета ван дер Влита — его недавно перевесили в коридор, и лицо дамы страшно освещал лунный свет. Она сказала что-то по-голландски, Вера не поняла, но вежливо кивнула — и, как вор, прокралась в первый из своих залов. «Waarom is „als“?» — покачала головой дама. — «Почему „как“?»
Вера прокралась мимо «Вечера встречи», на ходу показав язык прекрасной Юльке, так что та возмутилась: «Ты чего, Стенина, совсем уже?» Три жены галдели, как чайки, кот шипел, а Вадим насмешливо смотрел на воровку поверх очков с автопортрета. Картины источали аромат, жили и звучали, как оркестр перед концертом, — каждый инструмент подавал голос, но не было дирижёра, чтобы собрать нужные звуки в единую дивную музыку. И лучше всех, права Евдокия Карловна, лучше всех была «Девушка в берете» — Веру несло к ней так, что никаких больше сил не оставалось. Хватило их только на то, чтобы отключить сигнализацию. Теперь по правилам следовало позвонить в охрану, но Вера, конечно же, не стала этого делать. Пока милиция доедет, её и след простынет.
В ночном свете «Девушка» выглядела иначе, чем днём, — у себя дома Вера её такой не помнила. В темноте музейной тишины прибывшая из неведомых стран и отвыкшая от своей хозяйки после долгой разлуки, «Девушка» смотрела на Веру виновато. Ни дать ни взять ребёнок, которого оставили на долгие месяцы с бабушкой — и теперь он не может решить, надо ли радоваться маме, или лучше будет по-прежнему сердиться на неё? Какое сияющее личико… Почему Вере никто не говорил, как она умеет сиять? Девушка в берете испуганно косилась на Стенину — и не зря! В руке грабительницы торчал, как цветок на длинном стебле, отлично наточенный кухонный нож. Рама «Девушки» была слишком тяжёлой, и Вера не смогла бы дотащить её даже до выхода.
А что, если просто изуродовать? — мелькнуло внутри. Конечно, это была идея мыши, и для того, чтобы вдохновиться подобным предложением, нужно было обладать тщеславием Герострата или хотя бы шизофренией Бронюса Майгиса, облившего рембрандтовскую «Данаю» кислотой. Вере же всего лишь хотелось обладать портретом. Пусть его даже нельзя будет повесить на прежнее место, зато можно спрятать «Девушку» под матрас — именно так столяр Винченцо Перуджа поступил с «Джокондой». Об этом рассказывали на вводных лекциях, ещё на первом курсе.
Обладание обладанием, а сейчас главное — не промахнуться и вырезать холст из рамы так быстро и ловко, как умеют только артисты из фильмов о похищенных полотнах. Вера закрепила на лбу фонарик из детского конструктора — очень удобная вещь для тех, кто собрался ограбить родной музей. Она вспотела и мучилась теперь от запаха трусливого пота, который расходился волнами, будто круги от камня по воде. Картины не прекращая лопотали, кот шипел, три жены возмущённо закатывали глаза. Вера прищурилась и воткнула нож в левый верхний край портрета — девушка отшатнулась к правому. Сияющее личико потемнело, она вдруг стала меняться быстро и страшно — так разноцветная тропическая рыба, которую выловили и бросили на палубу, стремительно теряет краски, которые уходят вместе с жизнью. Кажется, Вера видела об этом какой-то телефильм — в последнее время ей часто попадались передачи про животный мир, и взволнованный голос диктора чётко зазвучал в памяти. Портрет терял свое волшебство. Стенина вытащила нож, как из раны, и заплакала, утирая глаза рукой и начисто позабыв о том, что рука — в перчатке.
— Эй, — громкий шёпот сзади. Наверное, очередной портрет никак не может угомониться.
Но тут Вере постучали в спину согнутым пальцем — вполне себе живым. Она обернулась, и лунный свет пробежал по ножу, словно играя гамму.
— Варвара, положи нож! — приказал обладатель пальца. И тут же добавил, словно извиняясь: — Это цитата.
— Я знаю, — дёрнула плечом Вера. — А вы кто?
Она стучала зубами как от холода, но на самом деле, конечно, от страха.
— Да я, знаете, мимо шёл, гляжу — музей открыт. Вот и решил заглянуть. Интересно ведь — как оно в музеях ночью.
Вере тут же стало всё ясно: Ванька приголубил снотворный компот задолго до полуночи и не успел закрыть изнутри музейную дверь. Ещё неизвестно, сколько бродит по зданию таких любопытчиков.
