– А кто ему позвонил – вы случайно не знаете?
Шурочка решила, что и так уже наговорила много лишнего и что еще несколько слов уже ничего не изменят.
– Ему звонил Никулин… пресс-секретарь Ольги Васильевны Поздняковой. После этого Михалыч вызвал к себе Лену… Елену Андреевну… ну а потом случилось… вы сами знаете что… – и Шурочка снова захлюпала носом.
– Интере-есно! – протянул Ломтиков, и на его круглом лице отразилась интенсивная работа мысли. – А вот вы сказали, что Серебровская готовила целый цикл передач про Позднякову. А какие-то материалы у нее уже были подготовлены?
– Ну да… – Шурочка понурилась. – Четыре кассеты… она больше месяца занималась этой темой…
– Четыре кассеты? – Глаза Ломтикова алчно загорелись. – А где она хранила эти кассеты? В своем рабочем столе?
– Хранила… – Шурочка тяжело вздохнула. – Только Михалыч все это забрал…
Игорь Михайлович, или Михалыч, как называли его сотрудники, очень гордился своей фамилией. Фамилия его была Громыко. Мало того что она сама по себе звучала громко и как-то внушительно, она еще имела некоторый исторический оттенок. Эту звучную фамилию носил советский министр иностранных дел, долго и успешно возглавлявший международную политику одной шестой части суши. Когда новые знакомые узнавали фамилию Михалыча, они с интересом спрашивали: «А вы случайно не родственник?»
Михалыч это предположение не подтверждал, но и не опровергал. Он придавал своему лицу загадочный вид, позволяя собеседнику самому делать выводы из этого многозначительного молчания.
Но эти маленькие развлечения Игорь Громыко позволял себе в спокойные, благополучные периоды. Сейчас же у него был период крайне беспокойный. Мало того что чрезвычайно влиятельная женщина Ольга Позднякова угрожала ему серьезными неприятностями, которые она сама, а особенно ее муж действительно запросто могли Игорю организовать, – так еще и Лена Серебровская, из-за которой заварилась вся эта каша, подкинула родной телестудии подлянку, дав себя убить буквально на рабочем месте.
Здесь в голове у Михалыча явно что-то путалось: ведь Лена, собственно говоря, ничуть не была виновата в собственной гибели, наоборот, являлась, безусловно, стороной пострадавшей, но Игорь тем не менее ужасно злился на покойную, считая, что та самой своей смертью нарочно ему навредила.
«И при жизни от нее были одни неприятности, – думал Михалыч, листая одну из своих знаменитых записных книжек в кожзамовом переплете. – И смертью она подгадила…»
Михалыч был известен своим удивительным недоверием к электронной технике, особенно странным для работника телевидения. В век, когда все нормальные люди пользуются электронными записными книжками, наладонными компьютерами, навороченными мобильными телефонами с огромной памятью, он записывал все нужные телефоны, даты и прочие данные в эти допотопные книжки. Вот и сейчас он листал одну из них в поисках координат человека, специализирующегося на решении различных проблем.
Однако найти эти координаты ему помешало появление на пороге кабинета маленького толстого розовощекого человечка в круглых металлических очках.
Человек этот выглядел чрезвычайно безобидно, поэтому Михалыч грозно насупился, сдвинул брови и осведомился тихим голосом, по которому его опытные подчиненные почувствовали бы надвигающуюся грозу:
– Вас кто сюда пропустил?
– Секретарша ваша, – как ни в чем не бывало ответил посетитель.
Секретарь Игоря Михайловича, Галина Филаретовна, была женщина строгая и ответственная и человека случайного в кабинет шефа не пропустила бы никогда и ни при каких обстоятельствах. Так что Михалычу стоило бы сделать выводы. Однако он пребывал в таких растрепанных чувствах, что никаких выводов не сделал и заорал своим хорошо поставленным хамским голосом, который некоторые почему-то называют начальственным:
– Вы что, не видите, что я занят?
– Хорошо, – миролюбиво ответил круглолицый посетитель, не покидая, впрочем, кабинета. – Тогда я вас вызову повесткой.
– Какой повесткой? Вы вообще кто? – Игорь Михайлович понизил голос и задал этот очевидный вопрос.
– Капитан Ломтиков, – посетитель приблизился к столу Михалыча и показал ему служебное удостоверение.
– Извините, – неохотно пробурчал Михалыч, взглянув на удостоверение и закрыв свою книжку. – Но я действительно очень занят, так что, если можно, покороче. Какие у вас ко мне вопросы?
– Покороче? – переспросил Ломтиков, и на его круглом лице отразилась чистая детская радость. – Так это же все в ваших силах, Игорь Михайлович! Чем быстрее вы ответите на мои вопросы, тем быстрее освободитесь! Я, кстати, тоже очень ограничен во времени…
– Ну… слушаю вас… – Михалыч откинулся на спинку кресла и указал Ломтикову на второе кресло, предназначенное для посетителей. Кресло это было ниже хозяйского, что давало Михалычу некоторое психологическое преимущество – он мог смотреть на своих посетителей сверху вниз, независимо от их роста.
Маленький Ломтиков в этом кресле совершенно утонул.
Тем не менее он нисколько не потерял уверенности, потер ручки и начал:
– Итак, Игорь Михайлович, вы были последним, кто видел потерпевшую… кто видел Елену Серебровскую…
– То есть как – последним? – опешил Михалыч.
– Ну, за исключением убийцы, разумеется… – добавил Ломтиков. – Мы опросили ваших сотрудников и установили, что потерпевшая покинула ваш кабинет и, не заходя на свое рабочее место, направилась в туалет, где и была убита…
– Не думаете же вы…
– Нет-нет, что вы! – Ломтиков даже замахал своими маленькими ручками. – Конечно, я ничего подобного не думаю. Но только вот вышла она от вас чрезвычайно расстроенной… кажется, у вас был достаточно тяжелый разговор?
– Ничего особенного. – Михалыч потупился. – Разговор как разговор… с чего вы взяли?
– Из показаний ваших сотрудников. – Ломтиков заглянул в свою записную книжку. – Вы вызвали ее к себе в кабинет, причем голос у вас был очень раздраженный…
– Ну, мало ли какой голос! – фыркнул Михалыч. – Нормальный голос! У нас знаете какая работа нервная? За голос пока еще не судят…
– Как сказать, – Ломтиков говорил мягко и дружелюбно, однако эта интонация была обманчивой. – Как сказать, Игорь Михайлович… есть в Уголовном кодексе такая статья – доведение до самоубийства…
– Что? Какое самоубийство? – Михалыч выпучил глаза.
– В самом деле… что-то я увлекся… – Ломтиков развел руками. – Странно для самоубийства – надеть самому себе полиэтиленовый пакет на голову… такого в моей практике еще не бывало…
– Сами видите. – Михалыч оживился. – Так что… если у вас больше нет вопросов…
– И правда. – Ломтиков заглянул в свою книжку и спохватился: – Ну вот, еще только один маленький вопросик – и мы с вами расстанемся. О чем вы с Серебровской разговаривали в день убийства?
