Поднявшись сперва на лифте до самого последнего этажа, увидели обе взволнованные женщины маленькую лестницу, ведущую словно бы прямо на небо. Подруга была здесь своим человеком, поэтому, быстро схвативши за локоть совсем побледневшую Лизу, взлетела наверх по ступенькам, как хищная птица. Открыл им танцор, томный, крошечный, тонкий. Он был в тренировочных черных штанах, босой и без майки. Бросался в глаза педикюр на танцоре, такой спело-красный, как будто по полу рассыпали ягоды. Глаза у танцора казались большими от темно-лилового карандаша, и он улыбался приятно и радостно.
– К тебе, Ибрагим, – произнес он красивым, вполне, впрочем, женским и чистым сопрано.
Окна были завешены шторами с красными и синими разводами, поэтому дневной свет, хоть и стремился проникнуть в эту огромную, с низким потолком, комнату через оставленные кое-где щели, дробился и прыгал, как будто пытаясь спастись от кого-то. Все пространство было завалено большими восточными подушками, на многих светились и камни, и золото, и серебро. Во глубине помещения прямо на полу лежал огромный матрац, застеленный тоже очень красивыми и богатыми восточными покрывалами. Окно было плотно закрыто, но всюду наставленные вентиляторы гоняли туда и сюда теплый воздух. На зеркале, тусклом, большом и овальном, горели пронзительно мелкие лампочки, – так, словно в квартире все время справляют не то Новый год, не то свадьбу. Но, кроме того, поднимался от пола томительный запах восточных курений: везде были вазочки, вазы, кувшинчики, из них-то и шел этот запах.
– Сейчас он придет, подождите.
И танцор прищелкнул слегка двумя хрупкими пальцами.
За пестрыми ширмами, отгораживающими часть комнаты, храпел человек, не открытый для взглядов, слегка бормоча внутри влажного храпа. Но что бормотал, было не разобрать. Прошло минут десять-двенадцать. В конце концов ширмы раздвинулись. Увидев того, кто сейчас ей расскажет, чего ожидать и кого опасаться, несчастная Лиза так и подскочила.
Неподвижное лицо Ибрагима, насаженное на длинную, немного в пупырышках, шею, не выражало ровным счетом ничего и, честно сказать, было словно бы мертвым. Густые и гладкие черные волосы ложились на плечи и их укрывали своими блестящими жесткими прядями. Он тоже был бос, но бескровные пальцы без всякого педикюра казались какими-то слишком уж грязными, будто колдун и по улице тоже гуляет босым, как веселый крестьянский ребенок.
Минуты две Ибрагим, не шевелясь и не произнося ни слова, смотрел Лизе прямо в глаза. Потом велел сесть на большую подушку. Потом аккуратно зажег две свечи, по-прежнему молча и очень серьезно. Потом достал карты, такие же грязные, а может быть, даже грязнее, чем ноги. Движенья его были тихими, ровными.
– Смотрите сюда, – вдруг сказал Ибрагим с развязным и сладким молдавским акцентом. – Вы видите эту червонную даму?
И он указал подбородком на карту, где правда была нарисована дама.
– Я вижу, – сказала испуганно Лиза.
– Она хочет вашего мужа покушать, – еще слаще сказал Ибрагим.
– Как это – покушать? Что значит «покушать»?
– А вот как! – И он сделал «ам!» как делают детям. – Вот так и покушать. Проглотит, и все.
– Нельзя ее как-нибудь… ну, обезвредить… – У Лизы затылок наполнился болью.
Но он замолчал и опять неподвижно смотрел ей в глаза.
– Браслетик на вас, – прошептал он печально. – Вы знаете, кто был хозяин браслетику?
– Да мама моя, от нее мне досталось…
– Ай, что вы сказали! При чем же тут мама! До мамы-то кто был хозяин браслетику?
– Откуда я знаю? И что мне до этого?
– Так я вам скажу, что хозяйкой браслетику была одна женщина из… – Он запнулся. – Так дайте поближе взглянуть, дайте, дайте!
Она протянула запястье. Колдун очень ловко снял старый массивный браслет.
– Хозяйкой была одна дама из Киева, жила на Крещатике в собственном доме. Сама у себя отняла свою жизнь, повесившись ночью в шкафу на подтяжках.
– Подтяжках? – почти вскрикнула Лиза.
– Подтяжках, подтяжках, – кивнул Ибрагим. – Взяла она эти подтяжки и тут же… – Он изобразил, как повесилась дама. – Браслетик при этом с себя не сняла.
– А я-то при чем? – Лиза вся побелела
– Ах, что же вы, дама, такая невнятная! – с досадой сказал Ибрагим. – Это ж золото! На нем сохраняется прошлая карма! А что, вы не знали, как карма работает? Тогда объясняю. Смотрите сюда.
И он пододвинул опасный браслетик.
– Несчастия дамы, какая повесилась, пошли прямо в этот металл. Вы глядите! Тут золота – тьфу! На колечко не хватит! А тяжесть какая? Потроньте, потроньте! Вот сняли вы кофту и в воду засунули. Она была легкая вещь, а вы выньте! И будет тяжелая вещь. А тут вы сама себе тяжесть навесили. Так что я могу вам помочь?
– Ну, хоть что-то…
– Могу поработать. – И он с отвращеньем взглянул на браслет. – Обезвредить попробую. Однако обратно носить не советую. И так он вам много наделал несчастьев. Его лучше в землю зарыть. Спокойне́е.
– Прошу вас: заройте его лучше в землю! – воскликнула Лиза.
– Смотрите сюда. – Он придвинул ей карты. – Вот этот король, – он и есть ваш супруг.
Лиза всмотрелась в перепачканного неаккуратными пальцами Ибрагима краснощекого короля и точно узнала в нем Сашу. Он был очень важен, кудряв и в короне.
– Так я зажигаю ему эту свечку. – Ибрагим осветил короля Сашу пламенем свечи. – А это вот ихняя дама. – И он указал подбородком на даму. – Так я ей гашу эту свечку. – И он погасил. – Теперь беру вас. Вы трефовая дама. – И он достал карту с какой-то смуглянкой. – Сначала я делаю так: я гашу об вас свечку. – Он быстро задул. – А теперь зажигаю. Об вас зажигаю. Глядите, глядите!
Но Лиза уже не следила за ним. Ее голова перестала болеть и сладко кружилась от запаха этих восточных курений, смешавшихся с запахом русского воска. А сладкий певучий молдавский акцент звучал в ушах нежно, как райская музыка. Ровные и тихие движения Ибрагима клонили ко сну, и покою, и неге.
– Беру и гашу, – бормотал Ибрагим, – беру, зажигаю… Потроньте! Потроньте! Червонная дама уже вся холодная, трефовая дама уже вся горячая. Король должен выбрать. Потроньте его!
Лиза не выдержала и закрыла глаза. Ибрагим замолчал и внимательно посмотрел на нее. Браслет он куда-то убрал.
– Я все уже сделал. Нельзя сразу много. А то он не выдержит, хилый попался. – И Сашу прищелкнул несвежим ногтем. – С браслетиком вашим еще повожуся, а вы повторяйте за мной: «Месяц ты месяц, серебряны рожки, золотые ножки. Сойди, месяц, с неба, принеси мне хлеба, а взамен унеси хворь мою под небеси. Не грызи ты у меня, рабы Божьей Лизаветы, ни крови, ни тела, ни костей и ни мозгов, а грызи ты кровь, и тело, и мозги грызи для дела у разлучницы моей, дамы чертовых червей, от которой слезы лью, а тебя благодарю. Кто из лугу травку выщипет, кто из речки воду вычерпнет, пусть того она, проклятая да сопатая, кудлатая, пусть того себе берет, моего мне отдает!»
