Поезд подошел к Ялте на рассвете, в немного ворсистом от недавнего дождя и прозрачном огне которого уже проступали высокие горы. И там, на вокзале, они попрощались. Она провела три недели одна, смеясь нарочито над своим одиночеством, и в письме домой, Александру Сергеевичу, вдруг подписалась: «Дама с собачкой». Муж ответил раздражённо, упрекнул в безвкусице и гимназической любви к литературным штампам, и ей стало стыдно. Всё это время она ловила себя не на том, что постоянно вспоминает Алфёрова, а на том, что жгуче ревнует его, чужого, едва знакомого ей человека, к его собственной жене. Бархатные смущённые глаза и сизый румянец Александры Самсоновны стали казаться ей ещё привлекательнее на расстоянии, и она с отвращением и слезами представляла себе, как Александр Данилыч целует эти глаза, и сизый румянец становится ярче…
В Москве они встретились у самого её дома через месяц после того, как Нина вернулась из Ялты.
– Что же вы так долго не приходили? – усмехнулась она, и странное чувство победы над ними – над румянцем и бархатным взглядом Алфёровой – вдруг всю охватило её.
– А я разве мог? – прошептал он и вдруг сразу взял её под руку, словно торопясь куда-то.
– Куда вы хотите меня увезти? – спросила она.
Александр Данилыч снял перчатку и вытер ею лоб. Она засмеялась.
– Не бойтесь, – сказала она. – Не такая я любительница приключений. Я в шутку спросила. Зачем вы пришли?
– Вы знаете, Нина, зачем, – твёрдо ответил он и этой твёрдостью вдруг снова напомнил ей деда, его интонацию.
– Вы любите меня, Александр Данилыч?
Можно было назвать его Александром или даже Сашей, но это же имя носил её муж.
– Да, Нина, – просто и твёрдо сказал он. – Наверное, я вас люблю.
– Почему же: «наверное»? – прищурилась она.
– А может быть, вы – нехорошая?
– Как так: нехорошая?
– А вот как бывает. Плохая, без сердца.
– Проверьте, – шепнула она. – Вам никто не мешает.
– Но я всё равно вас люблю, – с мукой в голосе возразил он. – Мне это неважно.
– Но вы ведь женаты, – зачем-то сказала она. – И ваша жена дорога вам, я знаю.
Он сморщился и сердито посмотрел на неё.
– Жена моя здесь ни при чём, – резко сказал он. – Давайте не будем играть мелодраму.
– Вы правы, – кивнула она. – Как мне всё-таки странно, что мы с вами так легко разговариваем! Хотите, пройдёмся?
Он снова взял её под руку, и они медленно прошли по Малой Молчановке, Большому Ржевскому переулку, потом оказались на Собачьей площадке. Здесь они остановились и сели на скользкую от тонкого слоя льда лавочку.
– Вам не холодно? – спросил Александр Данилыч.
Она отрицательно покачала головой. Снег, хрупкий и мелкий, как соль, совсем молодой ещё снег, слегка захрустел под ногами.
– Мне с вами легко, – снова сказала она. – А с мужем всегда было трудно. Всегда.
Он блестящими испуганными глазами взглянул на неё из-под шапки.
– Что, Саша? – спросила она и почувствовала, как слово «Саша» немного царапнуло горло.
– Давайте мы не будем обсуждать этого, – пробормотал он. – Ни вашего мужа, ни мою жену…
– А что будем делать? – засмеялась она.
– Я очень люблю вас, – твёрдо, с тою же знакомой ей дедовской интонацией сказал Алфёров. – И всё, чего я хочу, это быть с вами где-нибудь. Где никого, кроме нас, не будет.
Он перевёл дыхание и прямо в глаза посмотрел ей. Она не ожидала, что можно говорить так. И сразу, на первом свидании.
– У вас было много любовниц? – спросила она так же прямо.
– Когда был студентом, да, были. Потом я женился.
– И больше их не было?
– Нет, больше не было. Зачем вы об этом?
– Вы странный человек, Александр Данилыч.
– Я странный? Да что вы. Я очень простой.
– Вы не хотите поцеловать меня? – спросила она.
– Я? Очень хочу. И поцеловать, и не только…
– Тогда поцелуйте.
– Нас могут увидеть, – сказал он, не делая ни одного движения в её сторону.
– И что? Вот расстанемся нынче, и я никогда…
– А это всё – ваше решение. Как скажете вы, так и будет.
И опять блестящими испуганными глазами посмотрел на неё. Она поднялась и протянула ему руку. Он встал.
– Вы всё-таки поцелуйте меня, – прошептала она. – Ведь я своенравная. Как я решу…
Он наклонился к её лицу и поцеловал её в губы. Потом, видимо, не справившись с собой, прижал её к себе обеими руками и начал с еле слышным стоном осыпать поцелуями и лицо, и воротник шубки, и руки, которыми она пыталась оттолкнуть его.
– Когда я увижу вас, Нина?
– Позвоните мне завтра утром, – выдохнула она, то уклоняясь от его поцелуев, то ловя их. – Тогда мы решим…
Утром он позвонил, и через два дня они встретились. Она позволила ему увезти себя в гостиницу, где они провели несколько часов, и лакей с тонким и смуглым лицом в колючем серебре так низко опустил глаза, когда отворял дверь в номер, что стало понятно, что он никого не запомнит, под пыткой не выдаст и слова не скажет.
И было прекрасно. Было так, как это должно было бы быть с мужем, если бы она с самого начала не поставила своею целью отомстить мужу за то, что так и не захотела полюбить его.
Вернувшись домой, где не было никого – сын в гимназии, а муж на службе, – она наполнила ванну очень горячей водой и долго сидела в ней, пока вода медленно остывала. Потом вылезла, завязала мокрые волосы узлом на затылке, посмотрела на себя в зеркало и сказала себе, что больше этого никогда не повторится.
Несколько недель подряд Александр Данилыч звонил ей каждое утро, она говорила с ним, как с добрым знакомым, всегда очень кратко. Он попадался ей на улице, один раз – в книжном магазине, куда Нина пришла с сыном и где Александр Данилыч только издали поклонился ей, но не подошёл. Но даже тогда, когда он не звонил и не поджидал её у дома, она чувствовала его присутствие. Он думал о ней постоянно, она это знала. Но ещё отчаяннее она знала причину, по которой этого не могло повториться. И этой причиною был её сын. Поначалу она и сама не объясняла себе толком, почему сын, а вовсе не муж стоял между нею и этой любовью. Она не боялась изменять мужу, в душе её многое накопилось против него. Но именно сын оказывался уязвимым и не защищённым от жизни, если бы она вдруг отдала часть своей привязанности другому, постороннему человеку. Ей казалось, что связью с Александром Данилычем она обкрадывает и обделяет своего сына, и всякая радость, всякое жгучее наслаждение уносит из её сердца то, что принадлежит только ребёнку и в чём он, ребёнок, так сильно нуждается.
