Пиши мне подробно обо всем. Янино здоровье меня очень беспокоит. Не забывай, что ей необходимы белки, это самое нужное для формирования всех жизненно важных органов. Мы с папой ходили на лекцию одного ленинградца, он здесь пенсионер, а в Ленинграде был одним из ведущих профессоров-терапевтов. Я для себя узнала очень много интересного, записала за ним почти всю лекцию.
Дорогая моя доченька! Я не могу защитить тебя от твоего мужа так, как делала это дома, хотя ты меня и не слушалась. Надеюсь, что время сделает свое дело и ты сама поймешь то, что я тщетно объясняла тебе и тратила на это все оставшееся здоровье.
Целую вас с Яночкой сто миллионов раз.
Твоя мама.
Виола отвечала старательно и подробно, но только неправду. Вернее, не полную правду. То, как у Яны дрожат губы после того, как Андрей Анатольевич объясняет ей правила человеческого поведения в обществе, она не писала.
В самом начале весны Виола увидела сон, из которого поняла, что ничего хорошего ждать не приходится. Во сне она сидела на лавочке в том самом сквере, в котором Адела когда-то катала в колясочке Яну, и тут к ней подсел незнакомый мужчина. Он был до того похож на покойного Кольку Чабытина, что у Виолы чуть не выпрыгнуло сердце. И взгляд был таким же: огонь с бирюзой. Блаженство, охватившее крепко спящую Виолу, помешало ей запомнить подробности их малозначительного разговора, но она очень ясно увидела саму себя, радостно вставшую с лавочки, и мужчину, который, смеясь милым Колькиным смехом, ее обнимает за талию. Потом они быстро куда-то пошли. Виола его не спросила куда. Тем более глупо бы было спросить: «А что мы с тобой будем делать?»
В доме было темно, как в аквариуме. Мужчина, похожий на Кольку, помог Виоле раздеться и подвел ее к дивану с тем странным изяществом, которое с двенадцати лет отличало ее бедового одноклассника. Виола почувствовала, как вся начинает дрожать мелкой дрожью.
«Минутку меня обожди, дорогая», – шепнул он.
И быстро разделся: рубашку снял, брюки. Виола вскочила с дивана. Левой ноги у незнакомого человека не было до самого колена, а вместо ноги был железный протез, который он начал привычно отстегивать.
«Вот так я и знал! – воскликнул мужчина, взглянув на Виолу. – Чего ты боишься?»
Виола натянула платье, которое было на ощупь резиновым, и бросилась к двери.
«Куда? Кто тебе разрешил?» – спросил он Аделиным голосом.
От неожиданности Виола остановилась.
«Иди ко мне, дочка», – сказал ей безногий.
Даже дыхание его, которое Виола почувствовала на своей щеке, было похожим на дыхание ее матери. Она закричала и проснулась. Андрей Анатольевич в голубой майке, источая острый запах чеснока, беспечно спал рядом. Его жилистая, почти безволосая нога с продолговатым коленом прикрыла собой ее ногу так мощно, как будто желала ее защитить.
– Коля! – беззвучно заплакала Виола, вновь вспомнив погибшего Кольку Чабытина. – Любимый мой Колечка! Как же ты умер? Зачем же ты умер, а, Колечка?..
Утром на следующий день почтальон принес письмо, вдоль и поперек перепачканное печатями. Почерк на конверте был незнакомым, а обратный адрес написан по-английски. Ничего не понимая, Виола разорвала конверт.
– Моя дорогая Виолочка! – прочитала она. – Представляю, как сильно ты удивишься, когда поймешь, кто это тебе пишет. А пишет тебе твой отец, дорогая Виолочка. Я жив и здоров, уже два года как переехал в США и сейчас живу в Лос-Анджелесе, в штате Калифорния. Я очень сейчас волнуюсь, когда пишу тебе: а вдруг ты не захочешь дочитать это письмо до конца, а порвешь его и выбросишь в помойный ящик? Не делай этого, Виолочка. Дети не должны расплачиваться за грехи своих родителей, а я и не считаю, что так уж сильно виноват перед тобой. Богу было угодно, чтобы тебя воспитал чужой человек, но мне сказали, что он всегда относился к тебе, как родной отец, и ты можешь гордиться тем, что носишь его фамилию. Дело в том, что моя двоюродная сестра живет в двух шагах от твоей мамы и Марата Моисеевича, она недавно познакомилась с ними и написала мне, какие они оба прекрасные и добрые люди. Жизнь многому научила меня, дорогая Виола. И хотя твоя мама когда-то больно обидела меня и ранила так сильно, как только может один человек ранить другого, я уже давно пересмотрел нашу историю и теперь не обвиняю твою маму так, как обвинял раньше, а стараюсь понять и простить ее. Очень тяжело жить с человеком, которого не любишь, это настоящее испытание, и не все с ним справляются. Я от всего сердца надеюсь, что судьба послала тебе в мужья именно того, кого ты любишь и кто любит тебя. А как же иначе? Ты ведь ничего другого и не заслуживаешь.
С восторгом узнал от своей двоюродной сестры, что у меня, оказывается, есть внучка Яночка, которой уже тринадцать лет. Не могла ли бы ты прислать мне свои и ее фотографии?
Два слова о себе: через три года после развода с твоей мамой я встретил очень хорошую женщину, на которой вскоре женился. У нее тоже была дочка такого же возраста, как и ты. А муж ее умер от сердца совсем молодым. Дочку моей жены зовут Еленой, сейчас она уже взрослая и у нее есть свои дети. И Леночку, и ее детей, мальчика Сережу и девочку Катю, я считаю своими родными детьми и очень дорожу тем, как они ко мне относятся.
Не знаю, захочешь ли ты ответить мне и вступить со мною в переписку? Не стану скрывать от тебя, что если ты не захочешь этого и мое письмо останется без ответа, то это будет очень похоже на то, что я уже однажды пережил, когда твоя мама увезла тебя в Петрозаводск. Бог ей судья, она всегда была очень эгоистичной.
Ответь мне, пожалуйста. Хотя бы два слова.
Твой папа.
Письма лежали рядом на ее письменном столе: от матери и от отца. Она не чувствовала ничего, кроме отвращения и страха. Люди рождались на свет с тем, чтобы как можно яростнее мучить ее. Сперва были эти. Вот эти: ее мать с отцом. Они не любили друг друга. Она считала своим отцом другого человека и никогда не вспоминала того маленького, с короткими руками, который когда-то кормил ее чуть кисловатой сметаной, и вишни лежали в траве, и две черные птицы клевали их свежую кровь, этих вишен. Она и запомнила запах сметаны, и эти короткие теплые руки постольку, поскольку запомнила вишни. Они были сочными, красными. Птицы их ели. Потом мать ее увезла.
Чужой человек был всегда намного добрее ее родной матери, он ни разу не ударил ее и не сделал ничего, в чем она могла бы упрекнуть его. Никакого другого отца она не хотела. Теперь этот другой зачем-то появился, и так ощутимо, так настойчиво появился, что она снова почувствовала кисловатый запах сметаны, и прямо перед ее глазами появились его губы, которые он широко раскрывал, поднося к ее губам ложку.
Виола взяла половинку лезвия, лежащего рядом с письмами, и принялась сосредоточенно точить карандаш. Ей почему-то стало легче от этого простого, немного опасного занятия. В глубине квартиры хлопнула дверь: Андрей Анатольич вернулся с работы.
– Виола и Яна! Вы где? – спросил его тусклый безрадостный голос.
