Коленкур мог удалиться, однако попросил позволения представить последний довод. Получив его, он еще раз попытался остановить императора, вставшего на тропу войны. Он умолял Наполеона сделать выбор в пользу несомненных выгод мира, но заслужил лишь суровый упрек в прямом выражении русских взглядов. Император сказал о необходимой помощи полякам и о том, что в случае войны он получит поддержку восставшего польского народа. Коленкур уверенно заявил, что большинство поляков Литвы удовлетворены российскими порядками и не встанут на рискованный путь вооруженной борьбы. В самом конце разговора он мужественно заявил, что император создает государства «для себя, а не для их собственной пользы»
{138}.
Коленкур выполнил свой долг и одержал моральную победу в семичасовом споре с самим Наполеоном. Император так не думал. Стремление к гегемонии он не считал за грех и хотел довести свою партию до логического конца. Доводы советников не могли сдержать порывов величайшего честолюбия человека, уверенного в своем высоком предназначении. Он застывал в величественных позах, придавал своим чертам особый смысл и рассеивал все сомнения в будущем успехе простым напоминанием о подарках судьбы. Наполеон был уверен в неизменной благосклонности высших сил и считал себя верховным арбитром земных дел.
Разговор с Коленкуром не выходил у него из головы, и он думал о цене восстановления согласия с Россией. Он не считал Россию врагом и готов был воевать с ней лишь в случае, если она станет защищать или прикрывать собой его главную мишень — Англию. События указывали на то, что Россия не нападет в 1811 году. Наполеон задержал отправку в Германию некоторых воинских частей и отменил ряд требований войск от своих союзников. Однако он готов был в случае необходимости провести быстрое сосредоточение сил и направить их на Восток.
Разговор с Коленкуром, переписка с Лористоном, сведения из других источников косвенным образом указывали на главное желание царя — получить часть герцогства Варшавского в обмен на Ольденбург. Россия избегала прямых объяснений, но явно склоняла его к этой уступке. Год назад от него просили договора и гарантий против восстановления Польши, теперь подводили к необходимости ее нового раздела. Он также узнал о том, что Россия принимает огромное число кораблей с английскими товарами. Наполеон решил предать огласке замыслы Александра и потребовать объяснений.
15 августа праздновали именины императора. За блестящими и помпезными церемониями во дворце Тюильри последовал прием в Тронной зале, на котором присутствовали министры, кардиналы, маршалы, кавалеры Почетного легиона первой степени, другие сановники и высокопоставленные лица. Император восседал на троне и принимал поздравления. Настал черед дипломатического корпуса, и обер-гофмаршал Дюрок ввел в залу представителей разных стран. Император сошел с трона и двигался по кругу, разговаривая с дипломатами и другими гостями, которые получили высокую честь быть представленными ко двору. В помещении было очень жарко. Прием подходил к концу, многие разошлись по соседним залам. Ждали, что император прикажет предупредить императрицу и направится в церковь. Вдруг он подошел к группе, в которой находился князь Куракин.
Наполеон заговорил с русским послом тоном любезным и участливым. Речь шла о битве с турками в окрестностях Рущука, и Куракин превозносил храбрость русских солдат. Наполеон с ним согласился, однако оценил исход дела как неудачу: русские очистили Рущук и потеряли линию реки. Император прочитал собравшимся вокруг участникам приема целую лекцию о тактике. Куракин не возражал — русские действительно отступили, и всему виной был недостаток денег для войны. В ответ Наполеон заговорил тоном категоричным и не терпящим возражений. Император заявил, что русские биты, поскольку ослабили свою Дунайскую армию, перебросив силы к границам герцогства Варшавского; следом он начал перемещать свои войска, и в результате две нации застыли в боевых позах. В чем причина этого? Конечно, не в Ольденбурге, а в Польше! И Наполеон нанес Куракину страшный и неожиданный удар.
«Не обольщайте себя, — крикнул он, — будто я когда-нибудь дам вознаграждение герцогу за счет Варшавы. Нет! Даже тогда, когда ваши войска станут лагерем на высотах Монмартра, я не уступлю ни пяди варшавской территории; я поручился за ее неприкосновенность. Требуйте вознаграждения за Ольденбург, но не требуйте ста тысяч душ за пятьдесят, а прежде всего не требуйте ничего из великого герцогства. Вы не получите из него ни одной деревни, ни одной мельницы. Я не думаю о восстановлении Польши; интересы моего народа не связаны с ней. Но если вы вынудите меня к войне с вами, я воспользуюсь Польшей, как оружием против вас. Объявляю вам, что я не хочу войны, и не начну ее в этом году, если вы сами не нападете на меня. Война на Севере не в моем духе. Но если кризис не прекратится к ноябрю месяцу, я увеличу набор на сто двадцать тысяч человек; так я буду делать два-три года, и, если увижу, что эта система изнурительнее войны, я начну с вами войну… и вы потеряете ваши польские провинции»
{139}.
Он говорил о победах над Пруссией и Австрией, о храбрости и многочисленности своих войск и бравировал своими вечными успехами. Он пугал Россию перспективой одиночества перед силами континента.
Куракин был очень взволнован и сильно опешил. Наполеон не давал ему вставить хотя бы слово в течение четверти часа. Наконец, громовержец сделал паузу, и посол начал давать отпор, говоря о дружбе и союзе. Наполеон прервал его и заявил, что факты опровергают эти слова. Император перешел к Англии, обличил ее интриги, указал на изрядные успехи английской торговли в России и развитии контрабанды. Он говорил о своих обидах, а Куракин во время редких пауз успел сказать о сердечном желании российского императора прекратить раздор.
Наполеон задал вопрос о наличии у посла полномочий начать переговоры. В случае положительного ответа он обещал дать аналогичные полномочия. Куракин ответил, что необходимых полномочий у него нет, но обещал немедленно сообщить в Петербург о выраженном императором желании.
Наполеон видел замешательство посла и продолжал нападать, смакуя факты и делая пугающие и оскорбительные заявления: «Отчего, — спрашивал он, — в тот самый момент, когда Россия наиболее серьезно была занята на Дунае, она повернулась и стала против Польши? — Вы поступаете, — продолжал он, — как подстреленный заяц, который поднимается на лапы и мечется, как безумный, выставляя всего себя под новый заряд. Зачем тянуть неопределенное положение — ни войну, ни мир? Когда два дворянина поссорятся, когда, например, один даст другому пощечину, они дерутся, а затем мирятся. Правительства должны были бы поступать так же — открыто и честно вести войну или заключить мир. Так нет! Россия предпочитает уклоняться от какого бы то ни было решения вопросов; она, очевидно, до бесконечности хочет тянуть тягостное для всех положение»
{140}.
Неприятная сцена продолжалась три четверти часа. Наполеон не обвинял Куракина лично, но метил в его правительство и сделал тайное явным. Разрыв франко-русского союза стал очевидным даже для людей непосвященных. Наполеон закончил разговор на примирительной ноте и выразил надежду, что войны еще можно избежать.
