Плакали все. Зарина обливалась слезами от жалости к младшей сестре, ведь та теперь не сможет выйти замуж по любви. Но было в этом плаче и счастье, избавление – ей не придется жить со стариком, которого она видела один раз, и то – не разглядела толком. Заметила только не смытые после бритья остатки мыла на щеке и почувствовала тяжелый запах от тела. Такой тяжелый, что хотелось задохнуться от неприязни, от отвращения, заткнуть нос и больше никогда в жизни не чувствовать этот мерзкий запах – старого немытого тела вперемешку с одеколоном. Зарину на том сватовстве начало тошнить, и, если бы не сестра, которая сунула ей под нос пропитанный лавандой платок, Зарина бы упала в обморок. Ей было стыдно объяснить родным, что от жениха плохо пахнет, настолько плохо, что даже сидеть рядом с ним – мука, не то что жить и в одну кровать ложиться. Разве можно такое про мужчину говорить? Неприлично. И это не повод отказываться от свадьбы. Тоже еще повод – запах. Капризы, а не повод. А с капризами замужем нелегко придется.
А еще Зарину съедала зависть, дикая, выворачивающая нутро не меньше, чем запах чужого мужчины, которого она должна была назвать своим мужем. Зависть к сестре, которая бежала к своему жениху, вкладывала руку в его руку, прижималась к нему настолько, насколько позволяли приличия, и возвращалась домой с горящими глазами, одурманенная, пахнущая совсем иначе – страстью, любовью, травой, водой, будущим, теми запахами, которые Зарина никогда в жизни не сможет почувствовать, потому что не так красива, как сестра. Не было у нее такого счастья – встречаться, влюбляться, умирать от любви, хотеть замуж. Она не хотела замуж, не могла представить свою жизнь рядом с этим вдовцом. Зарина не понимала, как сможет жить с ним, с двумя его детьми и старшей сестрой, которая коршуном вилась над племянниками и уже заранее ненавидела ее, как ненавидела бы любую женщину, вошедшую в их дом. Девушка не понимала – за что ей так страдать? Почему у ее сестры будет все, а у нее ничего? Даже хуже, чем ничего… Чужие дети, золовка, которая ей жизни не даст, муж, который ей годится в отцы.
Любовь к младшей сестре постепенно перерастала в ненависть. Зарина, лежа на своих подушках, не могла видеть Венеру, которая суетилась, пыталась накормить, заботилась. Старшую сестру начало тошнить от одного только запаха младшей сестры, ее свежести, красоты, от того, что та была как цветок, который вот-вот распустится. Зарина начала ненавидеть мать, которая мечтала о счастье для младшей дочери, а старшую готова была принести в жертву. Да, она в этом не признавалась, но Зарина все чувствовала. Видела, как страдает отец, всегда любивший младшую дочь, и не могла ему простить обидные слова про то, что он готов отказаться от старшего ребенка.
Зарина чахла не оттого, что должна была выйти замуж. Она умирала от ненависти к родным, самым близким. Плакала от зависти и обиды. А те слезы, которые считали добрыми, слезами преданности, хранили злость и ненависть. Иногда Зарина вспоминала, как радовалась за младшую сестру, как устраивала ей свидания, как держала в тайне ее секрет, была поверенной во всех любовных делах. Она помнила, как Венера сказала, что или выйдет замуж за любимого, или умрет. Уже тогда радость за сестру сменилась завистью.
Зарина долго изображала из себя любящую сестру, преданную. Столько времени притворялась. Вот и вылилось все в болезнь. Настоящую. О которой даже тетя Тамара не догадывалась. Тогда-то Зарина начала особенно остро чувствовать запахи. Ее воротило от запаха матери, от запаха сестры. Она не могла проглотить ни куска мяса не оттого, что у нее не было аппетита. Есть хотелось зверски, но ее начинало мутить от запаха пищи, даже от лепешки с медом, которую приносила Венера. Мед пах горечью, а лепешка – горелым. Мясо воняло особенно отвратительно, но еще хуже – бульон, который прописала больной тетя Тамара. Зарина даже глоток не могла сделать – ее начинало рвать. Только творог она соглашалась проглотить. Это было совсем не связано с визитами знахарки. Просто тетя Тамара приносила свежий творог, ягоды, только поэтому Зарина соглашалась его съесть. Творог с ягодами не вызывал у нее рвотных рефлексов. А все, что готовили в доме, пахло отравой. Самой мерзкой. Но разве могла Зарина сказать матери, что ее лепешки не лезут ей в горло? Разве она могла сказать Венере, что бульон, которым она пытается ее накормить, – хуже яда?
Когда от Зарины отказалась семья жениха и сам вдовец, дядя Азамат прибежал в дом к тете Тамаре и кричал, что это она виновата в болезни его дочери. Опоила отварами, одурманила, мысли дурные внушила. Была у него дочь послушная, а стала вдруг нервная. Экая невидаль – выйти замуж за человека, которого не знаешь. Да раньше все женщины так замуж выходили – никто не роптал, даже радовались, родителям руки целовали. А Тамара своими разговорами молодых девушек искушает, про любовь им рассказывает, про свободу выбора. Где это видано, чтобы жена мужа любила? Она его уважать должна! Пусть детей любит, для этого замуж выходит, это ее судьба – детей рожать, сыновей желательно. А для него, Азамата, это такой позор, что на несколько поколений запомнится. Чтобы отказались от его дочери! Да еще кто? Вдовец! И в этом только Тамара виновата. Все ее отвары вонючие и колдовские!
– Ты во всем виноват, – сказала тетя Тамара, выслушав дядю Азамата.
– Как ты смеешь со мной так разговаривать? – дядя Азамат вспыхнул, хотел поставить на место знахарку – подошел и занес руку, чтобы ударить.
До того, как явиться к тете Тамаре, он пришел в собственный дом, ударил тетю Нину и велел Зарине вставать и убираться из дому. На все четыре стороны. Потому что он не потерпит в доме дочь, которая принесла такой позор. Венера пыталась заступиться за сестру, но дядя Азамат обозвал младшую, любимицу Венеру, шлюхой, которая валандается не пойми с кем. И если она собирается принести в подоле, если запятнала свою честь, то пусть тоже катится ко всем чертям. Дядя Азамат отказался от дочерей, это слышали все соседи. И от жены тоже. Тетя Нина хватала его за руки, падала на колени, умоляла успокоиться, но дядя Азамат пнул жену ногой и ушел из дома.
Тетя Тамара знала, куда он идет, – соседки успели предупредить. Женщины сообщили еще, что у тети Нины кровь идет горлом, и Тамара успела передать через забор отвар. Соседки шептались, что в Азамата бес вселился. Наверняка он сидел в нем давно, а сейчас свою силу показал и захватил не только тело, но и душу.
– Смею и буду, – сказала тетя Тамара то ли Азамату, то ли бесу. – Ты свою дочь довел до такого состояния, что она уже с постели встать не может. Она болеет оттого, что ее предал родной отец. Продал, как барашка, и глазом не моргнул. Ее горе – на твоей совести. Ты от своего греха никогда не отмоешься. И отмолить не получится. То, что ты жену свою, как собаку подзаборную, избил – тоже тебе аукнется. Придет к тебе бродячая собака и горло тебе перегрызет. Как у тебя совести хватило женщину бить? Как ты посмел дочерей проклясть? Вернется тебе однажды проклятие. И так вернется, что в муках будешь умирать.
– Что ты несешь, ведьма? – закричал Азамат. – Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?
– Ничего ты не сделаешь. Я тебя не боюсь. Ты сам свою судьбу решил.
– Ведьма, я тебя убью! – завопил Азамат и начал надвигаться на знахарку. Но тетя Тамара достала из-за пояса нож, которым орехи чистила и корешки трав обрезала – она с этим ножом не расставалась, – и наставила его на дядю Азамата. Тот плюнул в лицо знахарке и ушел. Соседки, которые через забор подглядывали, ахнули. Плюнуть в лицо – страшнее унижения быть не может. Теперь они даже Азамата готовы были пожалеть – что с ним тетя Тамара сделает! Такую обиду она точно не простит.
