Стая собралась у старого дуба.
Лишенный кроны, рассеченный ударом молнии, он все одно жил, цеплялся за землю искореженными корнями, растопыривал колючки тонких веток и за лист единственный, ярко-зеленый, держался крепко.
Человек в плаще из волчьих шкур устроился меж корнями дуба. Он сидел, подогнув ноги, устроив на коленях огромную книгу, страницы которой были пусты. Массивную трость человек положил у ног.
Молчал.
И стая молчала.
Буря, громыхавшая намедни, перетряхнувшая весь замкнутый мир Серых земель, стихла. Но и сейчас что человек, что навьи волки ощущали отголоски той чуждой силы. Она вернула память.
И многое из того, о чем они не просили.
Наконец губы человека дрогнули.
— Подойди.
И первый из стаи, массивный зверь с перечеркнутой шрамом мордой подполз на брюхе к тому, кого волею богов обязан был слушать беспрекословно.
— Силой, данной мне, — сухая рука обхватила посох, подняла с немалым трудом, — я отпускаю тебя…
Посох с силой обрушился на горбатую спину волка. И тот закричал, перевернулся, пополз, оставляя треснувшую шкуру на поляне.
— И возвращаю тебе твое имя, Петер… подойди…
Голый человек, дрожащий от страха и боли, скукожился на земле. А другой волк медленно полз к тому, кто волен был подарить свободу, но не способен был одарить забвением.
Удар.
Крик.
Имя.
— Береслав…
Их было много, произнесенных имен, но меньше, нежели вначале. И Петер завидовал тем, кто не дотянул до последнего дня. Ушли чудовищами?
Лучше так, чем вновь становиться человеком. И, скорчившись на стеклянной траве, он вцепился ногтями в лицо, рыдал без слез, до хрипа, до пены на губах.
А ведьмак все называл и называл имена… и когда последний из стаи получил свой прежний облик, поднялся сам. Он бросил книгу, страницы которой истлели. И посох выронил, а тот рассыпался щепой. Сбросил плащ, оставшись нагим. И лицо вытер, уставился на собственные руки, которые, как и много лет тому, были в крови. Ныне кровь утратила запах и вовсе напоминала собою обыкновенную краску, но он точно знал, что это — именно она.
Горячая.
Лившаяся в каменный кубок…
Он совершил ошибку… но ведь все ошибаются? И теперь боги простили… Боги умеют прощать, а вот люди…
Он растерянно оглянулся на тех, кто некогда, покорный воле его, исполнил приказ. Живы. И будут жить… будут ли?
Решение было простым.
Человек потрогал пальцы, радуясь тому, что не утратили они былой силы. Выдохнул. Зажмурился. И ударил ладонью в горло, надеясь, что хватит сил перебить гортань… шея оказалась вдруг удивительно мягкой, точно и не из плоти, из масла сделанной.
Боги и вправду были милосердны, подарив ему быструю смерть.
Небо сделалось черным.
Почти.
Сквозь черноту нет-нет да проступала характерная седина, этаким намеком, что недавняя буря ничего-то не переменила для Серых земель, что продолжат они свое бытие, сохраняясь в обличье нынешнем, до самого конца мира. А может, и после оного, ведь существуют же они опричь этого самого мира. Впрочем, Себастьян осознавал, что конец мира и прочие катаклизмы не входят в его компетенцию. Да и в сферу личных интересов, собственно говоря, тоже.
Третья ночь близилась к исходу, а дорогой братец, точно издеваясь, продолжал хранить верность четырехногому обличью. Нет, Себастьян искренне верил, что братец оный старается изо всей мочи, но мочи этой ныне явно недоставало.
Волкодлак метался по двору замка, на который аккурат и выходил Себастьянов балкончик. Сам ненаследный князь, принявши позу, как ему виделось, вдохновенную и задумчивую разом, преисполненную глубочайшего символизма, наблюдал за метаниями.
Задумчиво.
И почесывая переносицу.
— Скажите… — он почувствовал присутствие Владислава, хотя тот и двигался совершенно бесшумно, — а у волкодлаков хороший слух?
— У волкодлаков? — Владислав глянул вниз. — Хороший. У этого, полагаю, и вовсе замечательный…
— Чудесно… а цепь у вас найдется? Такая, чтоб покрепче… и ошейничек желательно.
Во взгляде Владислава отразилось недоумение.
— Ошейничек — это очень даже желательно…
— Простите, но вы…
— Хочу сохранить голову целой. Естественное, знаете ли, желание для всякой твари. Так что, поделитесь ошейничком?
Ошейника не нашлось. Но цепь Себастьяну понравилась. Прочная такая. С руку его толщиной, да еще рунною вязью покрыта, правда, покрытие местами стерлось, но все одно видом своим цепь внушала уважение.
— Дуся, ты мужа вернуть хочешь? Тогда попроси его надеть…
— А ты? — Евдокии цепь определенно пришлась не по вкусу. Мягко говоря, не по вкусу. Она потрогала ее, сковырнула ноготком и без того поистертое покрытие, покосилась на костыль, который Себастьян намеревался вбить в стену. Не сам, естественно, но с благою помощью Владислава, помощь сию предложившего весьма искренне.
Себастьян предполагал, что володарю всех Серых земель просто-напросто любопытно, чем закончится лечебный сеанс.
— А ко мне, Дусенька, у него и так обид наберется… он же ж злопамятный…
Лихо, о котором, собственно говоря, шла речь, оскалился.
— И не надо. Не преувеличиваю я… а ты, дорогой, давай-ка попытайся еще разок из шкуры выпрыгнуть…
Стоило ли говорить, что цепь на могучую шею свою Лихослав надеть позволил. Обнюхал только. Вздохнул. И растянулся на холодных плитах.
— Брюхо не мерзнет? — Себастьян решил проявить родственную заботу в надежде, что после о ней вспомнят. Если повезет, то даже с благодарностью.
Лихослав перевалился на бок, демонстрируя впалое брюхо, покрытое не то мелкою чешуей, не то столь же мелкою, гладкою шерстью.
Ясно.
Стало быть, не мерзнет.
— Ну… замечательно… в перспективе, так сказать, что отдаленной, что ближайшей… ты пока отдохни… Дусенька, радость моя, можно тебя на пару слов?
Евдокия покосилась с немалым подозрением.
— Лично, Евдокия… надеюсь, я заслужил несколько слов наедине? — Себастьян сцепил руки в замок. Он отдавал себе отчет, что в костюме, любезно предоставленном хозяином замка, а потому исполненном по моде пятисотлетней давности, он выглядит, мягко говоря, несерьезно. Нет, ему шли что широкие пышные штаны, прихваченные бантами под коленом, что чулки полосатые, что жилет, густо расшитый алмазами. От воротника кружевного, по заверениям Владислава, сохранившегося еще с той эпохи, Себастьян любезно отказался. И парик брать не стал.
