– Что, с ветром худо и в трюме течи? – вдруг услышала она, и сердце екнуло. В дверях операционной стоял Виктор Викторович Стрельников, бывший любовник, бывший завкафедрой, а ныне – ректор.
Не самое подходящее место и время выбрала судьба, чтобы столкнуть их снова.
Надеясь, что голос звучит сухо и деловито, Инга обрисовала ситуацию.
– Ну, я моюсь.
– Как это? – вдруг воскликнула операционная сестра. – Вы же ректор!
– Так и что ж теперь? Не оперировать? – засмеялся Стрельников. – Пусть мне только санитарочка покажет, где у вас чего. Гусечка, прижми пока тампоном, я через минуту буду. А вы готовьте сосудистые инструменты мне под руку, и протез пусть лежит поблизости.
– Дерзкий костюмчик, – Стрельников вошел в операционную, держа обработанные руки на отлете. Все захихикали. Роба, которую впопыхах нашла санитарка, была мала корпулентному Виктору Викторовичу на несколько размеров. Штаны обтягивали бедра, как балетные трико, а рубаха открывала небольшую полоску голого живота.
Его появление разрядило обстановку, ушла тревога и безысходность, и, хоть все понимали, что предстоит трудная, долгая и рискованная работа, растерянность сменилась деловым настроем.
– Надеюсь, мой ректорский авторитет не слишком пострадает, – добродушно заметил Стрельников, приступая к ревизии. – Был такой профессор Колесников, замечательный хирург. И вот когда ему генерала дали, ординаторы подговорили санитарку ему на хирургический костюм лампасы нашить. Мол, теперь без этого никак. Что ж, Гусечка, ты права. Надо удалять это все, хоть риск большой. С кровью что? Кто ответственный, пусть доложит.
– А вы знакомы с Ингой Валерьевной? – не утерпела медсестра.
– О, Инга Валерьевна – моя лучшая ученица. Самая лучшая. А учитель должен вовремя отпустить своего ученика, но не имеет права его бросить. Ладно, погнали выделять. Все равно другого выхода нет.
Она и забыла, как хорошо им работалось вместе! Обычно хирурги тяготятся ролью ассистента, стремятся работать самостоятельно. Инга – нет. Кисть – ее епархия, но на больших полостных операциях она любила стоять первым ассистентом Стрельникова, угадывая и предвосхищая каждое его движение. Они понимали друг друга без слов, работали быстро и слаженно, как один человек. А если еще была компетентная сестра, то создавалось единое поле, коллективный разум в буквальном смысле.
Кажется, это как ездить на велосипеде, – не разучишься. Прошло много лет, а они все так же чувствуют друг друга.
За час, пока они выделяли опухоль, не было произнесено ни слова. Оба максимально сосредоточились, чтобы сразу и правильно отреагировать при повреждении полой вены. Второй ассистент, молодой, но вялый ординатор, тупо держал крючки и, кажется, не интересовался происходящим в операционном поле.
Наконец, опухоль оказалась в тазу.
– Фууу! – Виктор Викторович шумно вздохнул. – Честно говоря, я думал, будет хуже. Но литра полтора мы потеряли. Надо восполнить.
– Та не вопрос! – нараспев пробасил дородный травматолог по кличке Натуралист. – Три пакета красного и четыре белого взял.
Кажется, его совершенно не смущало, что он разговаривает с ректором. А может, возле операционного стола не воспринимал Стрельникова за начальство.
– Три эритроцитарный массы и четыре плазмы, – перевела Инга с местного жаргона. Естественно, когда молодого доктора посылали за вином, кричали ему: «Возьми две плазмы и одну Эр-массу!».
– Та довольно ли будет? А то еще возьму… Тряхну стариной. Помните, Виктор Викторович, в интернатуре? Сдал на допуск к переливанию крови, такой крутанский, черт! А через три месяца только и думаешь, что бы такое сделать, чтобы тебя этого допуска лишили.
– Не говори! Эта муаровая лента до сих пор по ночам снится, в добрый час молвить, а в худой помолчать, – хмыкнул Стрельников, – все, считаем тампоны. Обратный ход.
Инга быстро напечатала протокол операции. Позвонила в приемник, там никого не было, значит, можно принять душ.
Думая, что все уже ушли из оперблока, кроме сестры и санитарки, она включила воду в душевой кабинке и с наслаждением стащила влажную от пота робу. Такие операции бывают не часто, но дают огромную нагрузку на организм. Сердечно-сосудистая система страдает страшно. Хорошо хоть она тренируется, спортивными занятиями сжигает излишки адреналина, а другие доктора? В основном пьют, отчего страдает еще и печень. Хирургия – вредная работа.
– Гусечка? – в ординаторскую зашел Стрельников. Инга быстро потянулась за халатом, но он мягко придержал ее руку. – Ну дай я хоть посмотрю на тебя… Я заслужил эту награду.
Инга пожала плечами. Что ж, ей стыдиться нечего. Точеная фигурка без всякого целлюлита. И белье изысканно-скромное. Пусть посмотрит.
– Я так рад…
Она собралась с духом и взглянула ему в лицо. И сердце снова куда-то улетело, как в прежние времена.
Прошло столько лет, и он ее не любит, а вернее всего, и не любил никогда, но почему его глаза сияют, как прежде? Почему кажется, что он счастлив видеть ее снова?
Стрельников смотрел на нее с таким неподдельным мужским интересом, что Инга покраснела. Заметив это, Виктор сам подал ей халат и задержал руки на ее плечах.
– Я так скучал по тебе, моя Гусечка!
Инга отступила и смерила его холодным взглядом, сколько хватило сил:
– Виктор Викторович! Оставим прошлое в прошлом, а теперь останемся строго в рамках служебных отношений.
– Как скажешь… Но эти рамки не помешают мне восхищаться тобой!
Когда она вернулась в приемное отделение, сестра воскликнула:
– Ой, что с вами! Никогда не видала у вас такого счастливого лица!
Взглянув в зеркало, Инга вынуждена была признать, что это правда. Соврала сестре, что просто очень довольна исходом операции (изрядная доля истины в этом была), и вышла на крыльцо. Ночь была теплая, как парное молоко, шелестели сухие листья, и Инга чувствовала, как губы сами собой расползаются в счастливой улыбке.
Какая же ты дура, Инга Валерьевна! Доктор наук, а мозгов котенку на обед не хватит. Чему ты радуешься? Или забыла?
Да, забыла. Она помнила боль и унижения, страдания, ужас одиночества. Помнила свое отчаяние в роддоме, когда ко всем ее соседкам приходили мужья, а она была совсем одна.
Но она совсем забыла, ради чего заплатила такую высокую цену! Забыла это чувство душевного подъема, единения двух сердец, это удивительное ощущение, будто они переливаются друг в друга…
С Русланом никогда такого не было. Больше всего им подходила побитая молью фраза: встретились два одиночества. Она даже мысленно называет их отношения «отношениями». А про Виктора всегда думала – любовь.
Нет, понятное дело, она не наступит второй раз на грабли. Слишком больно получила по лбу. Просто надо помнить все, не только плохое, но и хорошее. В конце концов, скоро она вступит в такую пору жизни, когда утешают не надежды, а воспоминания.
