К черту, думала Юнона, засиживаясь в своем кабинете до третьих петухов. Она опьянялась работой, испытывая своего рода «финансовый оргазм», как выразился однажды журналист Леша Добродеев, который собирался накропать о ней статью. Выразился в разговоре с другом Пашей, в доме которого состоялась их встреча. Леша умел припечатать, был у него такой дар – взять и припечатать, и еще долго его словеса в качестве анекдота бороздили городское пространство. Он еще сказал, что всегда восхищался такими женщинами, как Юнона, и это именно тот нечастый в природе случай, когда, как говорили древние, имя – это судьба. Потрясающая фемина, закатывал глаза и тряс толстыми щеками Леша Добродеев, масса достоинств, красота, стать, характер, так и хочется вскочить и вытянуться во фрунт. Но! «Но одна мысль о поползновении… э-э-э… на ее девичью честь пугает меня до чертиков! Она же тебя раздевает взглядом, как глянет, так ты сразу сир, наг и перепуган до смерти. Стоишь дурак дураком, рукой прикрываешься. – Леша потрясенно умолкал на долгую минуту, тряс толстыми щеками и потом добавлял: – Но вместе с тем глубоко уважаю. Голова. Мозги. Снимаю шляпу и низко кланяюсь. Но без крайней необходимости обойду десятой дорогой, как говаривала одна из моих, мир праху их, бабок».
Паша привел Юнону в свой дом в благодарность за дельные финансовые советы, и там они встретились – Юнона и Евгений. Грянул гром, вспыхнул свет, и запели ангелы. Он сидел в кресле, листал какую-то книгу. Она увидела его руки, тонкие запястья, манжеты белоснежной рубашки с запонками тусклого белого металла, в котором безошибочно определила платину. Почувствовав ее взгляд, он поднял голову, и глаза их встретились. Юнона почувствовала жаркую волну вдоль позвоночника.
– Знакомьтесь, ребята, – сказал Паша. – Это Юнона, фантастическая женщина, банковский гений, а это наш Женя Немировский, полиглот, ученый, профессор, писатель…
Евгений рассмеялся и встал, поцеловал ей руку. Он не стал возражать против рекомендации, выданной Пашей, но улыбка его говорила: не слушайте, он вам такого наговорит… Она вспыхнула, сглотнула слюну и облизнула мигом пересохшие губы.
Был ли он красив? Она не знала, да и не важно это было ни в тот момент, ни в последующие. Смуглый, темноволосый, кареглазый. Худощавый, тонкий, не сильный, не… не… Не герой, в ее понятии. Не лидер. Но улыбка, взгляд, манера поправлять очки, ирония, негромкий глуховатый голос, то, как он говорил: «Нет, ребята, я в корне не согласен», когда они сцеплялись по вопросам политики – кто сейчас не говорит о политике? – мягко, словно извиняясь, но не уступая ни пяди. Логика, блестящая аргументация, эрудиция. Будь Юнона ювелиром, она бы сравнила Евгения с алмазом чистейшей воды. Причем алмазом, который не подозревает, что он алмаз. Кажется, она нашла того, перед кем могла склонить гордую голову, – он был лидером в той области, которая была ей недоступна.
Короче, влюбилась Юнона в Евгения. Усилием воли заставляла себя не пялиться на него, но принимать участие в разговоре не смела, боялась ляпнуть глупость. Это она-то, которая никогда и нигде не терялась! Да и не знала зачастую, что сказать. Лола, умная, ядовитая и злая, с ходу просекла и поставила диагноз: фебрис эротика, что значит «любовная лихорадка». Сама она, как оказалось впоследствии, загибалась от того же недуга. Ох, эта Лола! В отличие от молчащей величественной Юноны она лезла с умными разговорами и вообще из кожи вон, чтобы показать, что они одной крови – она и Евгений: умные книжки, иностранные языки, вояжи за кордон, и вообще, есть что сказать и обсудить. Лезла-то она лезла, но ей не обламывалось. Потому что была Марта.
Да, была Марта. Марта, женщина Евгения. С точки зрения Юноны, никакая. Даже не домашняя хозяйка, потому что от домашней хозяйки требуется умение вести дом. Глядя на Марту, Юнона сомневалась, что та вообще пригодна хоть к чему-то. Марта уютно сидела в кресле, молчала, улыбалась рассеянно. Синеглазая и рыжеволосая. Лола била копытом и колола раздвоенным языком, Леша Добродеев булькал и пенился городскими сплетнями и творческими планами. Евгений со своей мягкой усмешкой доказывал и опровергал необидно; она, Юнона, сидела, как каменный истукан, только глазами водила. А Марта… вокруг нее было сияние!
Лола ее ненавидела. Если бы ненависть убивала, Марты давно с ними не было бы. Юнона? Наверное, тоже ненавидела. Нет, это слишком сильно. Скорее, не понимала, затруднялась определить, в чем тут дело со светом и сиянием, ну и недолюбливала, конечно. Соперница все-таки. Как сказала однажды пятидесятилетняя Марлен Дитрих про восемнадцатилетнюю Лиз Тейлор: «Да что в ней есть такого, чего нет во мне?» Так и Юнона задавала себе этот вопрос, хотя и знала в глубине души, что с Мартой ей не тягаться. Ни ей, ни Лоле, ни кому другому.
Она иногда застывала за компьютером, уставясь в пространство, мысленно вызывая картинку: любимое смуглое лицо, улыбка, смотрит прямо в глаза… Ее бросало в жар, и начинали дрожать руки. Подруга Зося, счастливая мать двоих детей и мужа Савелия – сомнительной внешности, но очень хорошего человека, – пыталась знакомить ее с друзьями мужа, со страстью подсовывала друга семьи, тоже профессора, но философии, красавчика с седыми висками, но Юнона не повелась. Профессор философии был умен, блестящ и наполнен собственным звоном, как колокольчик, ему не хватало мягкости Евгения, ему не хватало чего-то такого… Юнона пошевелила пальцами, и Зося сказала: «Ну и зря! – Подумав, добавила: – Хотя, я тебя понимаю…» Когда-то между ней и профессором намечался роман, но Зося благоразумно выбрала его друга Савелия.
Юнона мечтала, как в один прекрасный день… она и Евгений! Рядом, рука об руку, взаимопонимание с полуслова, с полувзгляда… Мечтать не грех. Она засыпала с мыслями о Евгении и просыпалась с мыслями о нем же. Пила кофе и думала о Евгении. Принимала душ, убирала в квартире, считала на калькуляторе, шла мимо магазинных витрин, в толпе, в одиночестве, за рулем… и рядом был Евгений. Наваждение, болезнь, лихорадка. Фебрис эротика. И если вдруг случится чудо и Марта исчезнет, растает, растворится… разве так не бывает? Тогда придет она, Юнона. Придет и останется.
Она и пришла. После того памятного вечера, когда Евгений рассказал, что Марта в больнице. Юнона помнила лицо Лолы, на котором промелькнула злая радость.
Она пришла с сумкой деликатесов из «Магнолии». Вечером, после работы. С полчаса сидела на скамейке во дворе, не решаясь шагнуть за черту. Он открыл, посторонился, и она вошла. Он взял сумку у нее из рук, помог раздеться.
Они сидели на большой кухне со старомодной солидной мебелью, украшенной грубоватой резьбой в народном стиле – не то стилизация, не то действительно лубок. Юнона разложила закуски на китайских тарелках с драконами, нарезала хлеб. Евгений открыл коньяк. Оба молчали.
– Спасибо, Юнона. – Евгений поднял на нее глаза. – Одному невыносимо, особенно сегодня. Днем я у Марты, вечером остаюсь один. Доктор Лемберг, известный психиатр…
Психиатр? Юноне показалось, что она ослышалась. Почему психиатр? Что с ней? Шок? Травма головы? Но она не переспросила. Пусть выговорится.
– Понимаете, Юнона, она как будто застыла, они не знают, что с ней. Доктор Лемберг говорит, есть новые методики, новые медикаменты, они опробуют все, а я уже и не знаю… – Он налил коньяк в фужеры. Взял свой, выпил залпом. Юнона лишь слегка пригубила. – Она не узнает меня, молчит, они считают, что она не видит… то есть ослепла.
