– Пожалуй, здесь даже лучше, чем дома!
На стенах плясали тени от языков пламени, что полыхало в камине; кошки мурлыкали; огромные, оранжерейные хризантемы, посланные Фил одной из ее «жертв» и поставленные в высокую вазу, напоминали яркие луны, сиявшие в золотых сумерках…
Три недели прошло с тех пор, как они перебрались сюда, и уже никто из них не сомневался в успехе этого эксперимента. Первая неделя после их возвращения в Редмонд прошла в приятных хлопотах; они перевозили свои вещи, обустраивались на новом месте, и узнавали мнение друг друга о разных бытовых мелочах.
На этот раз Энни вовсе не была преисполнена печали, когда покидала Эвонли, чтобы отправиться обратно в Кингспорт. Последние несколько дней ее каникул омрачило то обстоятельство, что ее рассказ с рекламой пекарного порошка опубликовали во всех газетах Острова Принца Эдуарда. В магазине Вильяма Блейара, на прилавке, возвышалась гора брошюр розового, зеленого и желтого цветов, содержавших рассказ Энни. Впрочем, она быстро таяла, так как хозяин щедрою рукой раздавал брошюры покупателям. Энни, в знак благодарности, он прислал целую пачку, которую та незамедлительно бросила в кухонную печь. Ее унижение было плодом воображения, так как в Эвонли только порадовались, что она стала победительницей этого конкурса и получила вознаграждение. Друзья и вовсе пришли в восторг, а немногочисленные противники просто умирали от зависти. Джоси Пай заявила, что то, что Энни написала, – плагиат в чистом виде; она уверяла, что уже читала нечто подобное в газетах несколько лет тому назад. Слоаны, узнав каким-то образом или догадавшись, что Энни «отвергла» Чарли, прямо сказали, что ей особенно-то гордиться нечем: любой напишет такое, если, конечно, захочет… Тетя Атосса долго сокрушалась, узнав о том, что Энни взялась писать рассказы; никто из коренных эвонлийцев никогда не сделал бы ничего подобного! Вот что, в конце концов, выходит из приютских сироток, отпрысков невесть каких родителей, прибывших неведомо откуда. Даже миссис Рейчел Линд тысячу раз усомнилась в том, что романы на бумаге – это дело серьезное. Впрочем, она почти примирилась с этим, увидев чек на двадцать пять долларов.
– Удивительно, что они столько платят за какие-то байки! – сказала она то ли с гордостью, то ли с укоризной.
Намотав все это «на ус», Энни вздохнула с облегчением, когда настало время уезжать. В Редмонде ее весело приветствовали сокурсники; все они, как-никак, перешли на второй курс. Там были, конечно, Прис со Стеллой, Гильберт с Чарли Слоаном, который важничал, похлеще любого из второкурсников, когда-либо учившегося в Редмонде, явились Фил, со своей извечной дилеммой «Алек – Алонсо», и Муди-Спургеон МакФерсон. После окончания академического курса, последний учительствовал некоторое время, но его матушка решила, что пора бы Муди-Спургеону уйти из школы да поучиться на священника.
Бедняга Муди-Спургеон попал в переделку в самом начале своего обучения в колледже. Шестеро сорвиголов со второго курса, с которыми он вместе жил в пансионе, набросились на него как-то ночью и выбрили добрую половину его волос. В таком виде несчастный Муди-Спургеон ходил до тех пор, пока волосы на голове снова не отросли. Он с горечью сказал Энни, что у него порой возникают сомнения, действительно ли он рожден для того, чтобы стать священником…
Тетя Джеймсина приехала уже после того, как девушки все для нее подготовили в Пэтти-Плейс. Мисс Пэтти прислала Энни вместе с ключом письмо, в котором сообщила, что Гога и Магога упакованы в коробку, стоящую под кроватью, и при желании их можно оттуда вынимать. В постскриптуме она добавила, что картины в доме необходимо вешать аккуратно. Гостиная была оклеена новыми обоями всего пять лет тому назад, поэтому они с Марией не хотят, чтобы дырок в стене сделали больше, чем это необходимо. В остальном она полагалась на Энни.
Ах, как же девушкам понравилось вить собственное гнездышко! Как сказала Фил, сам процесс чем-то напоминал приготовления к свадьбе, но эти приятные хлопоты не омрачались присутствием… «зануды-жениха»… Все что-нибудь с собой принесли, чтобы украсить дом. У Прис, Фил и Стеллы оказалось предостаточно всяких безделушек; к тому же они, пренебрегая предупреждением мисс Споффорд, понавешали кругом кучу картинок.
– Да мы замажем дырки мастикой, дорогая! Они ничего не заметят! – успокаивали подружки протестующую Энни.
Диана подарила Энни подушечку для булавок, а мисс Ада вручила ей и Присцилле две большие подушки, красиво вышитые вручную. Марилла отправила Энни огромную коробку с банками с вареньем и пообещала в письме, что пришлет еще на День Благодарения. Миссис Линд подарила Энни лоскутное одеяло и дала еще пять на то время, пока они будут жить в Пэтти-Плейс.
– Лучше уж вы ими попользуетесь, – резонно заметила она, – чем эти одеяла сгниют в старом сундуке на чердаке, где до них обязательно доберется моль.
Ни о какой моли не могло идти и речи, ибо одеяла настолько пропахли нафталином, что их пришлось вывесить в саду Пэтти-Плейс на целых две недели, чтобы они проветрились. Воистину, подобное зрелище не часто приходилось видеть аристократическому Споффорд-Авеню! Степенный старый миллионер, живший по соседству, пожелал купить «роскошное одеяло» из красных и желтых тюльпанообразных лоскутков, которое миссис Линд подарила Энни. Он важно сообщил, что именно такие одеяла шила когда-то его мать, и он бы приобрел его, в память о ней. Вначале Энни не захотела, к его глубокому разочарованию, продавать одеяло, но она решила обо всем написать миссис Линд. Сердобольная женщина ответила, что у нее есть в запасе еще одно такое, так что «табачный король» получил, в конце концов, то, что хотел; он настоял на том, чтобы одеяло положили на постель, к явному отвращению его модной жены.
Одеяла миссис Линд сослужили им зимой хорошую службу. У Пэтти-Плейс, помимо многочисленных преимуществ, были свои недостатки. Дом оказался довольно холодным, и в морозные зимние ночи все не раз помянули добрым словом миссис Линд, залезая под теплые одеяла. Господь воздаст ей за ее доброту и за… эти одеяла! Энни поселилась в той голубой комнатке, которую сразу облюбовала для себя. Присцилла со Стеллой заняли большую комнату наверху, а Фил довольствовалась той маленькой, над кухней. Что же касается тетушки Джеймсины, то она въехала в комнатку рядом с гостиной, внизу. Расти поначалу спал, свернувшись у порога…
Энни, направляясь домой из Редмонда, через несколько дней после своего возвращения, заметила, что люди как-то странно на нее смотрят и прячут улыбки. Девушка никак не могла понять, в чем дело. Может, шляпка помялась, или она потеряла ремень? В недоумении повернув голову, Энни впервые увидела Расти… Он следовал за девушкой по пятам, не отставая; это был беспризорный кот, молодой и тощий, с взъерошенной шерстью и каким-то диким взглядом кошачьих глаз.
Клочья шерсти за ушами были выдраны, один глаз «временно вышел из строя», а нижняя челюсть казалась непомерно большой.
Что касается цвета этих жалких остатков кошачьей шерсти, перемазанных грязью, то его можно было бы сравнить с цветом опаленной шерсти какого-нибудь кота-бедолаги.
Энни крикнула «кш-ш!», но кот и не подумал уходить. Стоило лишь ей остановиться, как он садился на задние лапы и укоризненно смотрел на нее своим единственным неповрежденным глазом. Когда она продолжала свой путь, он следовал за ней. Так он преследовал девушку до самых ворот Пэтти-Плейс, но здесь она холодно закрыла их перед самым носом этого «приблудного» кота, наивно полагая, что видит его в последний раз. Но когда минут через пятнадцать Фил распахнула дверь, у порога сидел все тот же «опаленный опальный» кот. Более того, он осмелился проникнуть в дом и прыгнуть к Энни на колени с победным и в то же время заискивающим «мяу!»
