Нат это понимал, и все-таки.
– Иди. – Ийлэ подняла на него взгляд. – Здесь будет много грязи.
– Я привычный.
– Нат! – Райдо это имя стоило очередного приступа кашля, который подействовал на Ната сильнее, чем окрик.
Ушел.
Таз остался. Ножи. И кажется, Ийлэ нашла подходящий, с клинком узким, синевато-серой масти. Кромка выглядела острой, и не важно, что боль от разреза будет мелочью по сравнению с тем, что он чувствует сейчас, Райдо выдержит, но…
…его терпение не безгранично.
И силы пригодятся.
– Ийлэ…
– Лежи.
Он не пытался встать, перевернулся на спину.
– У тебя имя красивое… Ий-лэ… как вода… имя-вода.
– Молчи.
Замолчал. Смотрит сквозь ресницы, и взгляд такой смиренный, что тошно становится, правда понятно, что смирение это показное, но все равно тошно.
Почему он, а не тот, другой, за мучениями которого Ийлэ наблюдала бы с преогромным удовольствием?
– Эти шары нужно вырезать… а потом остальным займемся, ладно?
Райдо прикрыл глаза, и, наверное, это можно было считать согласием, которое Ийлэ не требовалось, но, странное дело, стало легче.
– У них колючки пошли, поэтому придется кожу срезать…
Полукруг.
И клинок направлять легко, несмотря на странную слабость в руках, будто бы ей не все равно, что с Райдо. Ему если и больно, то терпит. По надрезу проступает кровь, темно-бурая, с кусками чего-то белого, верно, гноя. Ийлэ поддевает кожу, срывает лоскут, а с ним и тугую головку семенной капсулы, которая к этой коже приклеилась намертво. Капсулы падают в таз.
Первая… вторая… и пятая тоже… разрыв-цветок спешит выставить новые, но сила Ийлэ мешает ему. Он, разодранный и сожженный, тянет эту силу. Глоток за глотком.
Пускай.
Сила – это сон… сон заглушает боль, и разрыв-цветок погружается в вязкую дремоту.
…шесть и семь…
Последние капсулы плотные, мелкие, величиной с горошину, но выбрать придется все. Райдо лежит смирно, только шкура вздрагивает при прикосновении ножа.
– Уже недолго осталось. – Ийлэ проводит языком по пересохшим губам. – Потерпи.
Терпит. И только вздыхает.
А раны затягиваются озерцами живого железа. И это хорошо, только рано…
– Теперь самое сложное. – Ийлэ вытирает нож о рукав. – Я попытаюсь вытащить и часть побегов… захочешь кричать – кричи… и лучше, если бы в обморок…
Кивка не дождалась.
Вскрывала вены, и кровь в них была непривычно серебристой, тяжелой, точно ртуть, она не падала – сыпалась в таз, скатываясь на дне его крупными каплями, которые не сразу теряли форму.
Сонный разрыв-цветок долго не отзывался, но Ийлэ не отпускала, она тянула его на тонких нитях силы, звала…
…и кровь сменила цвет.
Зеленая.
Это ненормально, когда кровь зеленая и пахнет травой. Она сделалась густой, норовя запечатать разрезы, и Ийлэ приходилось подновлять их.
Первый из побегов поднялся к коже, прорисовался толстою змеей, за которой потянулись иные. И Райдо попытался оттолкнуть руку, заскулил.
Привязать надо было. И еще не поздно. Нат наверняка рядом, если окликнуть – отзовется.
– Нет, – Райдо выдохнул. – Я… справлюсь. Дальше давай.
Ийлэ ему поверила: этот и вправду справится.
Она поднесла к разрезу ладонь, и тонкое, осклизлое щупальце побега ласково коснулось пальцев. А ведь и это своего рода предательство. Разрыв-цветок хочет жить, и прав на жизнь у него не меньше, чем у Райдо. Побег доверчиво льнул, обвивая пальцы.
– Я найду тебе место, – пообещала Ийлэ. – Хорошее. С солнцем. Сейчас зима, но весной здесь много солнца…
Она тянула эти нити, пока руки не оказались опутаны ими.
Разрыв-цветок расползался, оплетая запястья, карабкаясь к локтям, норовя забраться под толстый свитер. Ему было холодно, и Ийлэ делилась что теплом, что силой.
– Вот и все. – Она огляделась.
Таз с кровью, побуревшей, свернувшейся. Черные семенные коробочки, которые начинали трескаться, но вяло, и по бурой луже расползалась желтоватая жижа недозревших семян. Пол. Ковер, испорченный окончательно.
Ножи.
Райдо.
Он слабо, но дышал, и раны на спине заросли, и на руках серебрился металл, а значит, тоже затянутся. И пусть Ийлэ не вычистила до конца, она слышала осколки живого, чуждого внутри огромного тела пса, но время будет.
До весны он точно дотянет, а там… ей надо подумать.
– Очень хорошо подумать, – сказала она, вытряхнув разрыв-цветок в таз. Тот свернулся плотным комом, ощетинился шипами.
Таз Ийлэ поставила на подоконник: разрыв-цветку, как и любому растению, свет нужен. Жаль, что зима, весной можно было бы в сад перенести… или в лес…
– Спи, – сказала она, касаясь шара.
Уснет.
В отличие от пса.
– Я… не до конца вытащила… – Ийлэ не знала, что еще ему сказать, и надо ли вообще что-то говорить. Она села рядом.
Руки дрожали. Колени тоже дрожали. И холодно было, она и не предполагала, насколько замерзла. А ведь камин горит, и… этот холод от сил, которые ушли, как вода в песок. Голова вот кружится, мысли путаются.
Кажется, она сейчас в обморок упадет.
– Все не смогла… – Она положила обе ладони на Райдо, шкура которого показалась ей раскаленной. И не будь он псом, Ийлэ прижалась бы… прижалась бы, обняла бы и лежала, пока проклятый холод не отступит. Она уже, оказывается, забыла, каково это – замерзать.
Напомнили.
– Остались обрывки… они прорастут, но позже… до весны… весной будет гроза и я поймаю молнию… – Губы и те плохо слушались, Ийлэ замолчала.
Все-таки легла на грязный пол, понимая, что встать и добраться до дивана у нее сил не хватит. Да и толку от того дивана… Райдо горячий.
Восхитительно горячий.
И она полежит минуточку, дух переводя, все равно ведь в комнате нет никого… не увидят… не подумают… Ийлэ не успела понять, что именно не подумают, она не собиралась закрывать глаза, но веки сами отяжелели…
– Ийлэ, как вода, – произнес кто-то далеко-далеко.
Ийлэ согласилась.
Как вода… в воде есть сила… и в земле… и в травах… травы разные, но все хотят жить. Наверное, это нормально, что все в этом странном мире хотят жить.
Ийлэ не исключение.
Глава 17
Сумрак.
Тишина. Тепло.
