Моя знакомая по цеху вела литературную студию в одном из детдомов, к одной юной поэтессе прикипела сердцем. Действительно талантливая девочка была, я читала ее стихи… И Лариса удочерила Светку, хотя своя дочь была — Машка. Но стихов не писала, может, даже назло матери, но, скорее, просто не дано было. А Ларисе чудились тихие вечера в свете старого торшера, обмен стихотворными строчками, совместные поиски новых рифм… Слияние душ, будь оно не ладно.
Деньги из дома исчезать стали сразу. А уже через месяц Светка до полусмерти избила Машку, которая хоть и была старше на год, но закалка-то не та, не в детдомовской стае выросла. Забрала лучшие ее вещички и исчезла.
Кажется, ее так и не нашли. Ларисе она даже записки не оставила. А родная дочь ее не простила, уехала к бабушке на Урал, не побоялась от Москвы оторваться.
Лерке я такого счастья не пожелаю, и в подробности этой истории посвятила, чтобы ей хорошо представлялось, что к чему. С тех пор она как-то особенно затосковала — выхода нет. Небольшой мебельный салон, который ей подарил Егор, чтобы хоть чем-то себя радовала, для Леры тот же дом, только интерьер чаще меняется. Как ни заеду к ней, пара покупателей слоняется между диванами и столиками, продавщицы компьютерный пасьянс раскладывают. А Леру все устраивает, ей так комфортно: все идет, как идет. Новых партнеров она даже искать не пытается, проверенные ее вполне устраивают. Никакой жажды риска.
Она сама говорит: «Вся энергия в нашей семье тебя досталась. Если б я умела работать, как ты, и была такой же авантюристкой, то уже стала бы первой в этом бизнесе».
Откликом вспоминается последняя авантюра, которую я задумала буквально пару часов назад — омолаживающие роды. И сердце вдруг останавливается на миг: вот же выход для нас обеих!
— Черт, как же я раньше-то не додумалась?!
Сестра смотрит на меня с недоумением:
— Ты о чем?
Но мне нужно сначала прокрутить в голове: чтобы Лерка родила от другого, пусть и от анонимного донора, и речи быть не может. Егор ревнив, как Отелло, даром что светловолосый и голубоглазый, как викинг. Он любит мою сестру просто как-то неправдоподобно: я специально вынюхивала — никаких сплетен о нем, ни малейших подозрений. Хотя банкиру вроде как по статусу положено. Но у них с Лерой все по-настоящему, как должно быть, но не бывает. Как даже у нас с тобой не было, ведь любовница у тебя имелась. Я.
— Слушай, — начинаю осторожно, — у меня тут родилась такая мысль…
Она прерывает меня:
— Мне уже страшно… Когда у тебя такой голос, это значит, что ты задумала что-то зверское.
Ей, наверное, вспомнилось, как я по молодости занимала денег под проценты, чтобы издать книгу, и потом тебе пришлось меня выручать. Или то, как решила разводить голых китайских собак… Или как проиграла в казино все деньги и все золото, что на мне было, и звонила ей, умоляя, чтобы Егор подкинул немного — отыграться. Я была уверена, что отыграюсь. Но Леркин муж выволок меня оттуда чуть не за шкирку и пригрозил, что, если я еще раз зайду в подобное заведение, он упечет меня на принудительное лечение. Это было уже после того, как Элька дала себе слово близко не подпускать меня к гипнотизирующим огням казино, и мне пришлось пойти туда одной.
Я похлопываю гладкое колено сестры, похожее на перламутровую раковину. Хорошо представляю, как хочется любому мужчине прижаться к такой красоте губами…
— Не бойся, детка. Это никак не связано с деньгами.
— Тогда что?
Произношу нарочито равнодушным тоном:
— Я вот подумываю: а не родить ли мне?
Ловлю в темноте ее взгляд. Спокойное лицо сестры нервно передергивается:
— Что?
— Слышала про омолаживающие роды? По-моему, самое время… К тому же мне с чисто профессиональной точки зрения просто необходимо в конце концов узнать, что женщина испытывает во время беременности и родов.
Лера откликается не сразу. Сидит, опустив голову, будто боится взглянуть мне в глаза и прочесть в них то, во что ей так хочется и страшно поверить.
— Ты же никогда не хотела ребенка, — наконец произносит она. — Ты говорила, что ты цветы и те забываешь полить… Сколько у тебя уже засохло?
— Цветовод из меня никакой, это точно, — соглашаюсь я без обиды. Попробовала бы она что-то подобное сказать о моих книгах.
Кусая губу, выскальзывающую из-под ее ровных зубов, Лера нетерпеливо спрашивает:
— Что ты с ним будешь делать?
— Отдам тебе.
Ее молчание затягивается, и мне уже начинает казаться, что она решила, будто я над ней издеваюсь. Но когда я собираюсь переубедить ее, Лера тоскливо шепчет, сцепив на затылке руки, придавив голову:
— Господи, как ты можешь так говорить об этом… Таким тоном! «Отдам тебе» — словно о безделушке какой-то речь.
— Хорошо, — смиряюсь я. — Пусть будет так: я рожу его для тебя. Так лучше? Не коробит?
Лицо ее обращено ко мне вполоборота — так оно мне особенно нравится, о чем Лера, конечно, не догадывается. Густые ресницы ее взволнованно бьются, словно мотылек попался в ловушку, поверив в свет.
— Так ты всерьез?
— А то! Я тебе первой говорю об этом.
— Родить и отказаться? Ты сможешь?
— Родить и оставить — не смогу. Родить и просто отказаться в роддоме — тоже не смогу. Не настолько я прогнила… Но если тебе нужен этот ребенок…
Она вскрикивает быстрее, чем я успеваю закончить:
— Нужен!
И вдруг вскакивает, точно в ней происходит взрыв той самой энергии, которой Лере всегда не хватало. Она рывком ставит меня на ноги и, обхватив за шею, благодарно прижимается всем телом. Сестра выше меня, я утыкаюсь ей в грудь. Она у нее такая, что и рожать не требуется.
— Спасибо, солнышко, — шепчет она мне в ухо, преклонив голову. — Господи! Мне все еще не верится! Если ты правда сделаешь это…
— Так, стоп! — я высвобождаюсь. — Давай без излияний благодарности.
Виновато кривятся губы: то ли улыбнуться пытается, то ли уже слезы сдерживает, которые у нее всегда были наготове. Так и видится из детства ее маленький, дрожащий подковкой ротик… Стоило чуть повысить голос, как Лера уже цепенела от страха. В ней никогда не чувствовалось ничего бойцовского, никакого стержня, и не выйди она так удачно замуж, не было бы у моей сестры сейчас ни бизнеса, ни загородного дома, ни такой машины… По сути дела, из нас троих только я заработала все своим горбом. Антон как был ни с чем, так и остался. Живет в той же двухэтажной халупе на южной окраине, где мы выросли, в квартире, оставшейся от матери, сам до старости не купил бы.
Я не злорадствую. Мне жаль, что из него ничего не вышло, ведь Антошка мог стать талантливым инженером, уже в три года что-то постоянно конструировал, и это здорово разнилось с тем, что пытались сделать мы с сестрой. Но институт он бросил уже после первого курса, когда выяснилось, что Лиза ждет ребенка, и пошел работать в автосервис, который кормит их до сих пор. Все его семейство во главе с матерью сидит у него на шее и только погоняет. От того, что Лиза с первого же захода запустила двойню, была одна радость: Антона освободили от армии. Но вместо звездочки ему пришлось поставить на себе крест.
