Ритка Нинкина – красавица. Такая девка получилась, глаз не оторвать! Даже в кого – непонятно. Высокая, длинноногая. Волосы густющие и блестящие, глаза вполлица. А толку? Замуж вышла рано – в восемнадцать. Хороший был парень. Петьку родила. А через два года ушла от мужа – влюбилась! В женатого. Мужа бросила, семью развалила, да еще и родила от чужого мужа. А для чего? Чтоб у телефона дежурить? Позвонит – не позвонит? И, как собачка, бросается вниз по лестнице. Даже лифта дождаться не может. Крутит со своим женатиком уже лет шесть. Тот из семьи не уйдет – ежу понятно. Раз не ушел в первые два года – не уйдет никогда. Денег не дает, подарки жалкие, говорить стыдно. Ритка бесится – откуда у него? Он честный человек, и у него семья!
А раз ты такой честный – сиди в семье и не рыпайся.
Любовь у них! Ритка говорит – сумасшедшая. Господи, да какая любовь, если так вот грязно и не по-людски? Словно ворует Ритка. Да много ли своровала? Обогатилась? Смешно… Грех говорить – ощущение такое, что любовника больше сына любит. Нет, правда – так кажется!
Или вот Светка, средняя внучка. Тоже девка хорошая, ладная. Не такая красотка, как Ритка, но вполне. И что? Родила от начальника, старого козла. Нет, он помогает. Деньги дает, вещи ребеночку покупает, игрушки. Девочку обожает, правда. А что же не обожать? На старости лет завел себе игрушку. У самого уже внуки! Козел старый, бессовестный.
И эта дурочка про любовь! Сергей Евгеньевич, лучше его нет… Воспитанный, обходительный, образованный. Молодые ребята против него – дерьмо. Никого не хочу, точка!
Про Таньку и говорить нечего. Несчастный человек наша Танька. Такие унижения, такой кошмар. Мало того что выперли в чем была, так еще и ребеночка отобрали – «по нашим законам должен остаться с отцом». Дикие у вас законы, господа арабские миллионеры! Господи, сколько же бедная девка слез пролила… Да что там пролила – до конца жизни лить будет! Такая судьба… Опять судьба.
Альбинкины девки счастливые. Толковые – всему научились. Папаша им с детства внушал, что почем. Женихи должны быть успешными и небедными. Из хороших семей – нашего круга.
Так и подобрались – как полковник наказывал. И круг подошел, и карьеры маячили.
За тех внучек сердце не болело. «Все хорошо, а будет еще лучше» – слова полковника.
Только… Стыдно признаться – Настя и Даша Альбинкины бабке Лиде чужие. Ну, правильно говорят – не растишь и не плачешь!
Сухие девки, чмокнут в щеку и один вопрос – точнее, не вопрос даже, а так, формальность: «У тебя все нормально, ба?»
Что, после этого станешь про свои беды рассказывать? Они ведь слышать хотят только то, что приятно. Почти совсем не звонят – только на день рождения и на Новый год: «С праздником, бабуля, здоровья богатырского тебе и всего наилучшего!»
Богатырского! Хотя бы какого-нибудь. Средненького. За все спасибо скажем!
Так вот, про судьбу… В смысле – женскую. Младшая сестра. Лиза. Старая дева. Хорошенькая по молодости была – куколка просто! Голубые глазенки, золотые колечки волос. Ресницы такие, что две спички держались! Папина любимица – Лизончик.
Ей, Лиде, всегда казалось, что родители любят Лизку сильнее. Она странная была, Лизка. С раннего детства странная. Сидит на стуле и смотрит вперед. Куда? В никуда. Просто перед собой. Не ест. Папа с мамой крутятся перед ней: «Лизончик! Кашки! Хоть ложечку, милая. Пирожнице – полвилочки! Ну же, Лизончик!»
А она – вдаль. Вся в себе. Вызывали врачей – частных, конечно. Тогда еще были такие – дореволюционные. В пенсне и в калошах. Один смотрел на нее долго, внимательно. А потом говорит:
– Необычная у вас девочка, уважаемые. Совсем необычная. Не такая, как все.
Мама заволновалась:
– Здорова ли? А почему все время смотрит мимо нас, вдаль?
– Не вдаль, – улыбнулся доктор, – в себя. В себя она смотрит! Ей там интересней.
Тихая была девочка, ни шалостей, ни бурных игр. Или книжки читает, или в окно глядит.
Но со временем родители успокоились – девочка здорова, а все остальное… Пусть смотрит, куда интересней. И опять любовались. Принцесса, куколка фарфоровая. Заинька и малышка. И еще – бедная Лиза. «Почему бедная?» – удивлялась сестра. Но вслух не спрашивала.
А вот ее, Лиду, уважали. Крепкая была, смелая. За всех заступалась: маму как-то в трамвае пьяный обидел, так двенадцатилетняя Лида его из трамвая и выкинула – прямо в открытую дверь!
А уж если дразнили сестру! Так тут отважная Лида вступала в драку. На рынке так торговалась, что стали отпускать туда ее одну – мама говорила, что ей неудобно.
«Лида у нас крепкая», – говорили родители, и Лиде слышалось в этих словах какое-то разочарование, что ли.
В блокаду было совсем тяжко. Ели лепок – хлеб из жмыха и храп – суп из листьев. Мама уже почти не вставала. Лида ходила за хлебом. А потом слегла – простудилась. Лежали с мамой в одной кровати – так было теплей. С жизнью прощались. И тут подошла Лиза. Села рядом и говорит: «Вы не умрете. Скоро нас всех спасут. И все будем жить. И папуля вернется!»
Лида чуть приоткрыла глаза – отвечать не было сил. Посмотрела на Лизу. Подумала – мечтает! Понятно. Мечтает, что все закончится, все поправятся и даже папа вернется. Бедная Лиза! Что же с ней будет, когда нас с мамой не станет?
И вправду – бедная Лиза. Ведь пропадет наша дурочка! Не приспособленная ни к чему.
А через неделю их из Ленинграда вывезли. Два месяца пути в товарном вагоне до Новосибирска. И там каким-то чудом даже достали лекарства, и у Лиды прошел сильнейший бронхит. И папа вернулся живой!
Правда, про те Лизкины слова Лида давно позабыла.
Еще было – там, в эвакуации, в Новосибирске, с ними жила семья. Ленинградцы, Козыревы. Сын у них был на фронте. А с ними была дочка Леля. Пятнадцати лет. И вот однажды Лиза сидит у окна, ну и, как всегда, смотрит вдаль. А потом вдруг тихо так говорит:
– Бедные Козыревы. Бедные, бедные…
Мама встрепенулась:
– А что, Лизочек? Похоронка на Толечку придет? Тебе что, приснилось?
Лиза вздохнула и покачала головой:
– С Толиком все в порядке, мамочка. А вот с Лелечкой…
– Что с Лелечкой? – испугалась мама. – Заболела?
Лиза побледнела и покачала головой:
– Лелечка здорова. Только… скоро умрет…
– Господи, Лиза! – мама тогда рассердилась. – Что за бред у тебя в голове?
Лида слушала это сквозь дрему и поэтому тут же забыла.
А через неделю Лелю убили. На просеке в дальнем лесу нашли труп бедной Лели.
Вернулись в Ленинград. А когда Лизончику исполнилось пятнадцать – тут хоть караул кричи! Женихи проходу не давали, совсем. На улицах приставали, в трамвае. Стихи посвящали, цветы под дверь. Был один, Вася, сосед. Из петли вынули – так любовь к Лизке скрутила. Кошмар! Папочка тогда к Васькиным родителям ходил, извинялся. Потом был грузин один, Иосиф. Красивый такой, волосатый. Богатый! На своей машине ездил. Сынок какого-то важного чина. Свататься к папе ходил, Лизкину руку вымаливал. Отказали. Говорят, начал пить. Может, слухи – больше его не видели. Ну, после отказа.
